Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

перспектива воцарения Михаила явочным порядком, как следствие присяги ему всей армии. Или принятия великим князем воли его старшего брата. Новые руководители сделали все, чтобы не допустить подобного развития событий. Чтобы о Манифесте Николая, насколько это было возможно, не узнал никто, включая и наследника престола.

«Временное правительство позаботилось о глухоте западни: если бы в ночь на 3 марта не задержали первого Манифеста и уже вся страна и армия знали бы, что Михаил император, — потекло бы что-то с проводов, донесся бы голос каких-то молчаливых генералов, Михаила уже везде бы возгласили, в иных местах и ждали б, — и он иначе мог бы разговаривать на Миллионной, — справедливо замечал Солженицын. — …Прибудь Михаил в Могилев — конечно, Алексеев бы подчинился ему»[2373]. Схожую мысль высказывают английские биографы великого князя Розмари и Дональд Кроуфорд. По их мнению, члены новоявленного правительства «могли бы попасть в весьма неловкое положение, если б в начале четвертого утра их к себе вызвал новый император. Еще большая неловкость могла бы случиться, если б Михаил решил немедленно отправиться в военное министерство, чтобы в своем новом качестве связаться по прямому проводу со Ставкой и со штабом Северного фронта в Пскове. Иначе говоря, с точки зрения Временного правительства, было лучше всего, чтобы Михаил ничего не знал до тех пор, пока сами министры не почувствуют себя готовыми ему об этом сообщить»[2374].

Новые власти действовали стремительно. Необходимо было немедленно остановить присягу Михаилу. А самого его привязать к квартире на Миллионной, как можно дольше оставляя в неведении.

Львов и Родзянко направляются в Главный штаб. Сопровождавший их Половцов запишет: «Затем шествуем на прямой провод. Пять часов утра. Родзянко требует Ставку и Северный фронт»[2375].

А Керенский взял в руки Петроградский телефонный справочник, нашел имя князя Путятина и, сняв трубку телефона, произнес: «1—58–48». В то утро в квартире на Миллионной, 12 было особенно много народу. В кабинете спали офицеры охраны, Михаил располагался на диване в другой комнате, по соседству на диванах же — его управляющий делами Матвеев и секретарь Джонсон. Керенский звонил, по его словам, «пока еще не зная, насколько сам Михаил Александрович осведомлен о происходящем. В любом случае следовало предупредить его планы, каковы бы они ни были, пока мы сами не найдем решения… Разузнали номер телефона, и совсем ранним утром я попросил меня соединить. Ответили сразу. Как я и предполагал, окружение великого князя, следившее за развитием событий, всю ночь не ложилось в постель.

— Кто у аппарата? — спросил я.

Это был адъютант Его Императорского Величества.

Представившись, я попросил адъютанта предупредить великого князя, что Временное правительство предполагает через несколько часов прибыть для переговоров с ним и просит до этого не принимать никакого решения. Адъютант обещал немедленно передать»[2376].

Керенский, как это часто с ним случается, не говорит главного и путает факты и лица. Главное заключалось в том, что он ничего не сказал Михаилу о происшедшем ночью, и тот еще какое-то время оставался в неведении, что стал царем. Ночью в доме № 12 на Миллионной спали, звонок Керенского разбудил великого князя. И визит членов Временного правительства министр юстиции обещал не через несколько часов, а через час, что привязывало Михаила Александровича к квартире. Во всем этом однозначно можно убедиться из подробных записей Матвеева и дневника самого великого князя.

«Утром 3 марта (пятница) в 5 час. 55 мин. утра я услыхал телефонный звонок и затем увидал стоящих у телефона: сперва Н. Н. Джонсона, а затем вел. кн. Михаила Александровича; оказалось, что звонил министр юстиции Керенский и спрашивал разрешение приехать составу Временного правительства и думскому комитету, — зафиксировал Матвеев. — Вел. кн. изъявил согласие и стал приготовляться к приему. Михаил Александрович предполагал, в соответствии с письмом председателя Государственной думы, что состав Временного правительства и думский комитет едут доложить ему о регентстве, а потом и обдумывал соответствующий ответ, выражающий согласие»[2377]. А Михаил в тот решающий для него, династии и России день оставил исключительно короткую запись: «В 6 ч. утра мы были разбужены телефонным звонком. Новый мин. юстиции Керенский мне передал, что Совет министров в полном составе приедет ко мне через час. На самом деле, они приехали только в 9 1/2 ч.»[2378].

В зале заседаний думского руководства наступило затишье. Именно к этому моменту — после отбытия Родзянко и Львова — Милюков относит запомнившийся ему эпизод. «Мы сидели втроем в уголке комнаты: я, Керенский и Некрасов. Некрасов протянул мне смятую бумажку с несколькими строками карандашом, на которой я прочел предложение о введении республики. Керенский судорожно ухватился за кисть моей руки и напряженно ждал моего ответа. Я раздраженно отбросил бумажку с какой-то резкой фразой по адресу Некрасова. Керенский грубо оттолкнул мою руку… Начался нервный обмен мыслей. Я сказал им, что буду утром защищать вступление великого князя на престол. Они заявили, что будут настаивать на отказе. Выяснив, что никто из нас не будет молчать, мы согласились, что будет высказано при свидании только два мнения: Керенского и мое — и затем мы предоставим выбор великому князю»[2379].

Длительная задержка с поездкой к Михаилу была вызвана лишь одним обстоятельством. Как свидетельствовал Караулов, «Родзянко и князь Львов задержались на прямом проводе в разговорах с Алексеевым»[2380]. Им потребовалось куда больше времени, чем они ожидали, чтобы объясниться с возмущенной военной верхушкой.

Хронология утренней переписки думцев с военными слегка запутанна. Судя по публикации в «Красном архиве», сперва — в 6.46 — состоялся обмен телеграммами с Алексеевым, а затем — в 8.45 — с Рузским. В эмигрантских источниках, в воспоминаниях самого Рузского, а также генерала Лукомского Родзянко и Львов общались с командующим Северного фронта раньше — с 5 до 6 утра. Кстати, и в предыдущие дни Родзянко связывался, в первую очередь, с Рузским, который в любом случае сразу же передавал содержание разговора в Ставку. Да и логика переписки говорит о том, что первым адресатом был Рузский.

Итак, в районе пяти утра из аппарата Хьюза в штабе генерала Рузского в Пскове поползла лента:

«— Здравствуйте, Ваше Высокопревосходительство, чрезвычайно важно, чтобы Манифест об отречении и передаче власти великому князю Михаилу Александровичу не был опубликован до тех пор, пока я не сообщу Вам об этом. Дело в том, что с великим трудом удалось удержать в более или менее приличных рамках революционное движение, но положение еще не пришло в себя, и весьма возможна гражданская война. С регентством великого князя и