2666 - Роберто Боланьо

из Греции, остановился на тупиковом пути. Офицер потребовал от меня подписать бумаги, в которых было сказано, что мне передается пятьсот евреев — мужчин, женщин и детей. Я их подписал. Потом подошел к вагонам — ох, и воняло же от них… Я запретил открывать все. Потому что, сказал я, оттуда может пойти любая инфекция! Потом позвонил другу, который дал мне номер одного парня, тот заведовал еврейским лагерем в окрестностях Хелмно. Я рассказал ему о своей проблеме и спросил, что нужно делать с моими евреями. Тут я должен добавить: в этом польском городке евреев уже не было — только пьяные дети и пьяные женщины, и старики, которые целыми днями гонялись за тоненькими солнечными лучиками. Парень из Хелмно сказал мне позвонить через два дня, потому что, мол, у него, не поверите, тоже масса проблем.

Я его поблагодарил и повесил трубку. И пошел на тупиковый путь. Офицер и машинист поезда меня ждали. Я пригласил их позавтракать со мной. Кофе, сосиски, яичница и горячий хлеб. Ели они как свиньи. А я — нет. У меня все мысли были о другом. Мне сказали: давайте, освобождайте поезд, у них, мол, приказ вернуться на юг Европы той же ночью. Я посмотрел им в глаза и сказал, что так и сделаю. Офицер сказал, что я могу на него рассчитывать, на него и его сопровождающих: мол, мы освободим вагоны, а за это местные станционные уборщики наведут там чистоту. Я сказал, что согласен.

Так мы и поступили. Вагоны открывали, и оттуда вырывалась такая вонь, что уборщица станционных туалетов нос морщила. По пути умерло восемь евреев. Офицер построил выживших. Вид у них был неважный. Я приказал отвести их на заброшенный кожевенный завод. Сказал одному из служащих пойти в булочную и купить весь выпеченный хлеб. И раздать его евреям. За мой счет, сказал я, только быстро обернитесь… Затем пошел к себе на работу разбираться с другими срочными делами. В полдень мне сообщили, что греческий поезд покидает городок. Из окна кабинета я наблюдал за этими пьяными детьми, смотрел, как они в футбол гоняют, и в один момент даже подумал, что тоже напился.

Остаток утра я посвятил поискам не столь временного места размещения для евреев. Один из секретарей подсказал: а вы отправьте их работать! В Германию? Нет, здесь, ответил он. А что, неплохая идея. Я приказал раздать метлы пятидесяти евреям, чтобы они разбились на группы по десять человек и подмели в моем призрачном городке. Потом вернулся к обычным своим делам: несколько фабрик Рейха просили прислать им как минимум две тысячи работников, да и Генеральное правительство направило мне запрос на рабочую силу. Я позвонил туда и сюда, сказал — вот, у меня есть пятьсот евреев для этих целей, но они хотели набрать поляков или военнопленных итальянцев.

Итальянцев? Да я в жизни не видел военнопленного итальянца! А всех имеющихся у меня в распоряжении поляков я им уже и так отослал. А себе оставил только самое необходимое. Так что я снова позвонил в Хелмно и снова спросил: нужны ли вам мои греческие евреи или нет?

— Ну вам же не просто так их прислали, — ответили мне голосом, в котором звенел металл. — Сами ими займитесь.

— Но я же не начальник лагеря, — сказал я, — у меня нет нужного опыта!

— Вы отвечаете за них, если у вас есть сомнения, спросите тех, кто вам их прислал.

— Но, милейший, этот кто-то находится, предполагаю, в Греции!

— Вот и спросите в управлении по греческим делам в Берлине, — отрезал голос.

Мудрый ответ. Я поблагодарил и повесил трубку. Несколько секунд сидел и думал, звонить или нет в Берлин. И тут на улице вдруг появилась бригада еврейских метельщиков. Пьяные дети бросили свой футбол и встали на тротуаре, откуда смотрели на евреев как на каких-то животных. Евреи поначалу смотрели в землю и тщательно подметали под присмотром местного полицейского, а потом один из них, подросток, поднял голову и посмотрел на детей и на мяч, который смирно лежал себе под башмаком одного из этих шкодников. Несколько секунд мне казалось, что они сейчас возьмут да и сыграют — метельщики против пьянчужек. Но полицейский хорошо выполнял свою работу, и через некоторое время бригада евреев исчезла, а дети снова вышли на проезжую часть и принялись играть в свой недофутбол.

Я снова погрузился в работу. В документах говорилось о партии картофеля, которая пропала где-то между вверенным мне районом и Лейпцигом — куда, собственно, партия и направлялась. Я приказал начать расследование этого дела. Мне всегда были подозрительны водители грузовиков. Еще я работал над делом о свекле. Над делом о морковке. Над делом о кофезаменителе. Я приказал позвонить мэру. Один из моих секретарей пришел с бумагой, в которой меня заверяли, что картошка покинула мой район на поезде, а не на грузовике. А везли ее на станцию в телегах, запряженных быками или лошадьми или ослами, мало ли у них там в деревнях животных, но не на грузовиках. Была где-то копия счета-фактуры, но она потерялась. Так найдите ее, приказал я. Один из моих секретарей пришел и сказал, что, мол, мэр болеет и лежит в постели.

— Серьезно болеет? — спросил я.

— Простудился.

— Вот пусть встанет и придет ко мне.

Оставшись один, я принялся думать о своей бедной жене, как она лежит на кровати в комнате с задернутыми занавесками, и от таких мыслей так разнервничался, что принялся шагать из угла в угол — останься я сидеть, у меня как пить дать развилась бы церебральная эмболия. И тут я снова увидел бригаду метельщиков на уже выметенной улице, и ощущение, что время повторяется, меня парализовало.

Но, слава богу, то были не те же самые метельщики. Проблема в том, что они походили друг на друга как две капли воды. Только полицейский, который за ними присматривал, был уже другой. Первый, тощий и высокий, расхаживал с выпрямленной спиной. А второй оказался толстый и низенький, и, хотя ему было где-то шестьдесят, по виду ему можно было дать все семьдесят. Польские дети, которые играли в футбол, без сомнения, почувствовали то же, что и я, и снова встали на тротуаре, чтобы дать пройти евреям. Один из детей что-то сказал. Я, приникнув к оконному стеклу, подумал, что это какое-то оскорбление. Открыл окно и позвал полицейского.

— Господин Менерт, — окликнул я его сверху, — господин Менерт!

Полицейский поначалу не понял, кто его зовет, и завертел, запутавшись, головой. Пьяные детишки тут же засмеялись над ним.

— Я тут, наверху, господин Менерт!

В конце концов он меня увидел и стал по стойке смирно. Евреи перестали работать и стали чего-то ждать. Все пьяные дети смотрели на меня.

— Если