Две полоски для мажора - Алёна Черничная

— Беременность - не болезнь. Я вполне могу найти подработку даже удалённо. Что-нибудь можно придумать...

— Думать надо было, когда с мужиком в постель ложилась, — шипит мама, стараясь не повышать голос, но и раздражение в нем уже не скроешь. Ее ладони, лежащие на столе, нервно сжимаются в кулаки и разжимаются обратно. — А сейчас тебе нужно постараться не разрушить свою жизнь окончательно. И единственный выход - аборт. И как можно скорее.

Перед глазами все медленно рассыпается на чёрные мушки. Держусь за реальность, вися уже на какой-то призрачной нити.

— Как ты себе это представляешь, когда там уже бьётся сердце, — заледеневшими пальцами тянусь к ее рукам. — Я слышала его, мам...

— Лика, очнись! — она до боли сдавливает мои ладони своими в ответ и смотрит, как сквозь меня, широко распахнув глаза. — Ну кому ты потом нужна с чужим приплодом. Другому мужику? Они от своих шарахаются.

— Да мне плевать. Делать аборт лишь ради фантома левого мужика? Ты вообще о чём?

Ты этого хочешь?

— Я хочу, чтобы ты поняла. Ты молодая, здоровая, родишь потом ещё. Но сейчас этот ребенок никому не нужен, — в голосе мамы нет никаких эмоций. Он пустой.

Я одергиваю свои руки и вообще отшатываюсь от неё, упираясь телом в спинку стула.

— Мне нужен... — шепчу и слабо верю в то, что это происходит со мной. — Я буду рожать.

— Тогда на нас не рассчитывай. Никаких возможностей тебе помочь нет. У Виты уже двое и идти ей некуда, а Димка заканчивает школу и нам нужно отмазать его от армии. А у тебя... — мама снова хватается за моё запястье, тянется через стол ко мне и пробивает до мурашек тяжёлым взглядом, — у тебя ещё есть выбор. Сделать аборт и вернуться на учёбу. Так всем будет лучше. Тебе в первую очередь. А хочешь рожать, тогда звони отцу ребёнка, требуй алименты, а ещё лучше замуж.

— Я не буду перед ним унижаться. Ясно? Никогда и ни за что. Он лжец, сволочь и трус!

— внутри себя я уже просто ору маме, а вслух получается лишь просипеть.

— Тогда зачем спала с ним? — захват ее пальцев грубеет на моем запястье.

— А ты думаешь у него это на лбу было написано? Или он мне справку предоставил, что не собирается кидать меня в чёрный список, как только мы оказались в одной постели?

Да, я дура, — перевожу дыхание и пытаюсь найти в маминых глазах хоть крупицы понимания. Боже, ну почему она не слышит меня? — Но этот ребёнок уже есть.

— Можно сделать так, что завтра его не будет. Или решай все остальные проблемы сама. И не здесь.

Мой мир рушится в пыль окончательно. Я надеялась найти поддержку в своей семье, хотела укрыться от боли, разочарования и страха. Мне так нужны были мамины объятия и тепло. Но на меня лишь холодно смотрят самые родные глаза на свете. Они вмиг становятся мне чужими.

Я снова сама по себе. И не понимаю, почему все так...

Теперь эти стены, которые должны были стать мне крепостью и тылом, давят. На маленькой кухне кислорода больше нет.

Глотая слезы, я просто выдергиваю свои руки от маминых рук, молча поднимаюсь со стула и, распахнув дверь кухни, выскальзываю в коридор.

Как через туман слышу работающий телевизор в гостиной, бубнеж брата, хныканье одного из племянников и недовольный возглас сестры, доносящийся откуда-то из глубины квартиры.

А я здесь, как оказалось, лишняя. И от этого чувства вот-вот задохнусь.

— Правильно. Подыши воздухом. Успокойся. Лика, я хочу как лучше. Я тебе не враг, — за моей спиной раздается неестественно отчужденный голос мамы. И от него леденеет под ребрами. — И ты у меня хоть и наивная девочка, но давай больше не делать глупостей. Прими верное решение, а оно у тебя одно.

Я не хочу оборачиваться. Меня тошнит. Срываю с вешалки куртку, натягиваю ботинки и выскакиваю из квартиры.

Да. У меня одно верное решение и я приняла его уже несколько недель назад.

Лавочка в тёмном углу на детской площадке перед подъездом и ещё теплый ноябрьский вечер - вот кто составляет мне и моему опустошающему отрезвлению компанию.

Закутавшись в капюшон куртки и подтянув ноги к груди, я просто смотрю в одну точку, положив подбородок к себе на колени. Меня даже не волнует, что сижу на лавке, забравшись на нее прямо в ботинках.

А плакать навзрыд начинаю, когда счастливая Настя дозванивается мне из клуба, где как раз сегодня отмечается день первокурсника.

— Лика! Боже мой! Хорошая моя! Что случилось? — в панике причитает она, когда я порчу ее радостный рассказ о тусовке своим воем в трубку.

И я выкладываю ей все. Слово в слово. Весь разговор с мамой, переживая его заново. Погружаюсь с головой в безразмерное чувство липкой безысходности. Не могу выкарабкаться оттуда. Я захлебываюсь им и солеными слезами.

— Прошу, успокойся. Тебе нельзя волноваться. Подумай о своей крохе. Мы что-нибудь сообразим, — уверенно произносит Настя, пока на заднем фоне нашего разговора непрерывно бьют глухие басы.

— Что? — громко всхлипываю, сжимая телефон в пальцах. Обида и горечь стискивают горло. — Мама тащит на аборт, а я даже обратно к вам сбежать не могу. Из общаги меня уже веселили.

— Значит, договоримся за деньги, чтобы вселили обратно.

Но я толком и не слышу ее, продолжая скулить в трубку.

— Насть, ты не представляешь, как мне страшно. Я одна. Точнее, мы одни. А я так хочу защитить его. Я не смогу пойти на аборт.

— Никаких абортов, слышишь! Никто тебя не заставит и... — Настя вдруг замолкает. В динамике телефона что-то клацает, шуршит и слышатся глухие голоса, как будто моя собеседница с кем-то переговаривается. — Лика, я перезвоню. Только не делай никаких глупостей, — неожиданно сухо бросает мне она и просто отключается.

Смотрю на погасший экран и размазываю тыльной стороной свободной ладони солёные реки по щекам. Без глупостей? О, самую большую глупость в своей жизни я уже совершила. Влюбилась в Марка Громова. Разрешила ему залезть в свою душу, под кожу и во всех смыслах оставить часть себя со мной.

Опять опускаю голову к коленям, прижимаясь к ним лбом. Дышу глубоко, закрыв глаза.

Сегодня в любом случае переночую у родителей, а завтра. От одной мысли, чем может стать моё завтра я снова готова взвыть. Но держусь. Стараюсь успокоиться, думая теперь не только о себе.

Полчаса. Час. Не знаю точно сколько проходит времени, прежде чем решаюсь вернуться домой. Да и на улице заметно похолодало. Пальцы рук уже хочется отогреть своим дыханием.

Поднимаюсь с деревянной лавочки и со свинцовым телом направляюсь обратно к дому. И пока плетусь в сторону подъезда, слышу позади себя шорох шин и плавное шипение тормозов. Кто-то, походу, решил в очередной раз припарковаться прямо у подъезда.

И пока урчит мотор чьей-то машины, нащупываю в кармане куртки таблетку домофона и намереваюсь приложить ее к двери.