Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Первую неделю она почти не вставала, была слишком слаба, к тому же усилились боли, и таблетки, добытые бывшей, не помогали, так что пришлось доставать морфин, от которого она все время спала, или с закрытыми глазами, или с открытыми, стеклянными и безумными, зато одной ампулы хватало почти на сутки. Морфин продавали только онкобольным на последней стадии, исключительно по рецепту, у которого были водяные знаки, как у денежных банкнот, но можно было достать его на черном рынке, как и другие лекарства. Он уже слышал об этом в онкоцентре от больных, рассказывавших, как приходилось покупать лекарства с рук, потому что долго было ждать рецепта, а боль усиливалась с каждым днем, и, поискав в сети объявления, сделал несколько звонков. Наконец хриплый голос ответил, что у него есть морфин и другие лекарства, но не назначил встречу в каком-нибудь тихом, безлюдном месте, как он мог ожидать, а дал адрес аптеки, самой обычной, круглосуточной, на большом проспекте неподалеку от вокзала. Он пришел туда около полуночи, обратив внимание на табличку: не увидели на витрине — спросите у фармацевта, а еще на подростка, прятавшего за пазуху черный пакет. Такой же черный пакет получил и он сам, когда, оставшись в аптеке один и поборов страх, осмелился спросить морфин, эндоксан, винкристин, дакарбазин и преднизолон, решив, что, в случае чего, прикинется дурачком. Но этого не потребовалось, аптекарь, посмотрев на него через стекло витрины, оклеенное рекламными листовками, ушел в дальнюю комнату, а вернулся с черным пакетом, в котором было сорок ампул морфина и все остальное. Молча, словно глухонемой, аптекарь набрал на калькуляторе цену, и, развернув, показал ему, и так же молча, пересчитав деньги, убрал их в кассу, спрятав под лоток. К вам можно прийти в любой момент, спросил он аптекаря, если закончатся эти лекарства, но аптекарь не ответил ни да, ни нет, ни кивнул, ни подмигнул даже, словно и правда ничего не слышал. Ладно, спасибо, пожал он плечами и, спрятав пакет с лекарствами в портфель, поспешил уйти.

Морфин был горьким на вкус, и, выпивая его, она кривилась, жалуясь, что ее сейчас стошнит. На свой страх и риск, в конце концов, он ни черта в этом не смыслил, он решился на инъекции, скачав из интернета пошаговую инструкцию, и, порвав ей вену на левой руке и испортив несколько ампул, на пятый раз наконец-то научился все делать правильно. Иногда ему казалось, что она ушла, оставив свое иссохшееся тело, сбежала, бросив его одного в старухиной квартире, и тогда он вскакивал, включая свет, и подносил зеркальце, которое через время хоть немного, но запотевало. Иногда ей становилось лучше, и она бормотала, с закрытыми глазами и свесившейся рукой, белой, худой, с темно-синей, почти черной от лекарства тугой веной, которая была похожа на неровную линию, проведенную по коже толстым фломастером: ты появляешься на свет, ты растешь, ты счастлив, ты чего-то ждешь, затем умираешь, кто бы ты ни был, мужчина ли, женщина ли, прощай, ты уже не вернешься на землю, и все же каждый из нас несет в себе лихорадочную и неутолимую жажду бессмертия, каждый из нас представляет собой вселенную во вселенной, и каждый из нас истлевает весь, без остатка, чтобы стать удобрением для новых всходов, это был мопассан, он тоже знал эти строчки наизусть. Было похоже, что ей оставалось немного, совсем чуть-чуть, и он уже подумывал, не сдаться ли ему, не вернуть ли ее родителям, а может, просто оставить где-нибудь, да хоть бы и на ступеньках малого драматического театра, чтобы поскорее нашли и отвезли туда, где она сможет умереть спокойно и достойно, в окружении близких, врачей и прислуги, ну, в общем, как принято умирать у таких, как она, на красивой кровати, фото которой публиковали в журналах, ведь дизайн дома поручили какому-то знаменитому итальянцу, заломившему баснословную сумму, а парадный портрет ее семьи и пейзажи для спальни писал модный художник, тот самый, что ходит на светские вечеринки без штанов и продает свои картины за сотни тысяч, не рублей, а долларов. И когда, измученный раздумьями, он решился так и поступить, она открыла глаза и сказала: неплохо бы прогуляться, вон как солнце светит, только знаешь, прекрати так сильно пичкать меня лекарствами, ты ничего в этом не смыслишь и перебарщиваешь с дозировкой, я и без лекарств-то пузырек воздуха, вот-вот лопну — и нет меня, а накачанная химией и наркотиками вовсе ничего не соображаю, так что мне все время кажется, что кровать куда-то плывет, плывет, не останавливаясь, а меня качает на волнах.

В огромном, крикливом, перенаселенном мегаполисе они были как иголки в стоге сена, и хотя на каждой стене, в каждой газете, у каждого полицейского отделения висели их портреты, а новости о них крутили по всем телеканалам и радиостанциям, они бродили по улицам, не боясь быть узнанными, заходили в магазины и кафе, подслушивая разговоры за соседними столиками, в которых обсуждали похищенную актрису, катались по реке на теплоходе, укутавшись в пледы, кормили уток на пруду, кроша белый хлеб, и никому не было до них дела. Жизнь в ней то замирала, то вновь начинала биться, как попавшая в сети рыба, и сейчас он не верил своим глазам, еще вчера распластанная на кровати, ни живая ни мертвая, но все же больше второе, сегодня она уже могла пройти сто шагов, не останавливаясь, чтобы передохнуть, а для тяжело больного стометровая прогулка — это как ультрамарафон для здорового, если одолел, ты герой. Получается, что-то было в их бестолковых скитаниях такое, чего не было в гемцитабине, цисплатине и метилпреднизолоне, и не зря он поддался ее вывернутым ладоням, просившим, возьми меня и уведи отсюда, вот же, увел, и теперь она сидела на гранитном постаменте памятника, куда всегда мечтала забраться, да только мать и телохранитель не разрешали, и уплетала заварное пирожное, которым ее скоро должно вырвать, успеть бы только подставить пакет, чтобы не испачкалась в своей рвоте, ну и что, зато пока она его ест, абсолютно счастлива и улыбается, хотя по прогнозу онкологов уже пора было справлять по ней поминки, потому как, увы, ее время давно вышло. Жизнь, по сути, очень простая штука, с набитым ртом смеялась она, и крошки сыпались у нее изо рта, и человеку нужно приложить много усилий, чтобы ее испортить, и очередная цитата из какого-то классика, наверняка чехова, не удручала его, ведь и правда лучше не скажешь. Жизнь не схема, не сценарий, написанный по правилам трехактной структуры, первое поворотное событие, второе поворотное событие, кульминация и развязка, думал он, жизнь и проще, и сложнее одновременно, она может тянуться эпилогом, так эпилогом и кончившись, а может сразу начаться с развязки, в ней есть миллион самых невероятных вариаций, выбрав одну из которых, приходится отказаться от девятисот девяносто девяти тысяч девятьсот девяносто девяти других, оказавшись перед новой миллионвариантной развилкой, и вот он, наплевав на условности, шаблоны и непонятно кем выдуманные правила, выбрал, может, вариант экстравагантный и мало объяснимый, похитив из больницы незнакомую, умирающую девушку, но это только литературные персонажи обязаны действовать правдоподобно, а реальным людям вовсе не обязательно, и разве не доказывала сейчас сама жизнь, которая, вопреки всему, все еще теплилась в ее хилом теле, что он был не так уж и не прав.

Устав от прогулки, они устроились на скамейке в сквере, потягивая обжигающе горячий травяной чай из бумажных стаканчиков, и разглядывали свои фото, приклеенные на доску объявлений, внимание, разыскиваются, приметы преступника, приметы жертвы, если что-нибудь знаете, позвоните в полицию, анонимность гарантируется, вознаграждение обещается. А ты симпатичный на этом снимке, сказала она, доставая из бумажного пакета сэндвич с рыбой, но, понюхав, убирая обратно, очень, наверное, нравился женщинам своего возраста. Да ты тоже раньше ничего была, обиделся он на намек о возрасте, отнимая сэндвич, и на портрете сама на себя не похожа. Он сидел на портфеле с деньгами, чтобы не застудиться, а на ней был белокурый парик каре, накладные брови, приклеенные на специальный клей, и накладные ресницы, светлые, для естественности, перед выходом на улицу она проводила перед зеркалом два часа, не меньше, собирая себя по кусочкам и превращаясь в настоящую куклу, не хватало только подарочной коробки подходящего размера. Говорят, что рак настигает тех, кто не знает, зачем живет, донес до них ветер, так ей и надо, этой надменной девчонке, что жила никчемной жизнью и получила по заслугам. Мне она тоже никогда не нравилась, поддакнул второй голос, игрушка без сердца и мозгов, умрет, и забудут на следующий день. Осточертели ее фотографии, сказал первый голос, повсюду она, в газетах, журналах, а теперь даже здесь, и говоривший, мужчина лет шестидесяти, сорвал со столба ее фотографию, бросил под ноги смятый бумажный шарик, поддев его пару раз ботинком. Мужчины прошли мимо, не обратив внимания на сидевшую на скамейке парочку, мужчину с седой, клочковатой щетиной и странную девушку в белокуром парике, которая долго-долго смотрела им вслед.