Улица Свободы - Андрей Олех

Цыганков не спеша поплелся за Виталием. В трещинах на перроне остались черные лужицы недавнего дождя. Почти в каждом из этих маленьких водоемов плавали окурки.

Дверь второго вагона была раскрыта, рядом стоял «Урал» с навесом. Раскрытый борт грузовика ждал товара.

– У вас тут санаторно-курортный режим, сам бы быстрей погрузил, – выходя из кабины, бросил водитель, и Цыганков с удивлением узнал Веткиного отца, Васю. – Здорово, Игорян, давайте поторопимся.

В вагоне оказались листы фанеры, чистые, еще сохранившие запах сосны. Носить их было нетяжело, но неудобно. Мелкие занозы пытались впиться в пальцы, но обламывались о мозоли.

Вася спокойно и без советов следил за погрузкой. Когда фанера кончилась, он неспешно закрыл борт и протянул грузчикам пачку «Беломора».

– На что фанера, Вась? – отряхивая с себя труху, спросил Виталий, явно пытаясь близким знакомством произвести впечатление на Цыганкова.

– На болгарские серванты пойдет, – просто ответил Вася. – Вот ковры еще ждем, их вообще с руками отрывают, а это говно собирать еще надо.

– Вот меня бы лучше на сборку взяли, а то здесь охуеваю, – сплюнул Виталий.

– Каждый на своем месте нужен. На пару слов, Игорь, – по-хозяйски сказал Вася и посмотрел на Цыганкова. Виталик безропотно пошел назад в каморку. – Говорят, ты с завода золото-бриллианты украл?

Цыганков вместо ответа шмыгнул носом. Вася вроде как оценил молчание.

– Дело твое, конечно, можешь их под подушкой хранить, но если надумаешь продать, кивни Виталику, он нам скажет, а мы с тобой уже договоримся. Ценой не обидим, если у тебя товар дельный. Это как с фанерой: пизженная доска недорого стоит, а собранный сервант можно под тысячу продать. Смекаешь? Если твои сокровища переплавить в колечки-брошки, в десять раз дороже обернется.

Глаза Цыганкова против воли зажглись, от Васи это не укрылось.

– Пацан ты правильный, молчаливый, если с нами работать будешь – далеко пойдешь. Думай только быстрей, такие дела растягивать не надо.

Игорь пожал протянутую руку и неопределенно кивнул.

* * *

Проходная завода, трамвай, площадь Кирова, пешком налево по Победе, поворот направо на Краснодонскую. Солнечный свет грел, воздух был свеж, тополя шелестели остатками лимонно-желтых листьев. Все вокруг наслаждалось бабьим летом в спокойном ожидании, когда октябрь прольется дождями. Королев каждый день шел этой дорогой, но хорошего не замечал. В один день деревья станут голыми, пройдет снег, потом сойдет, будет грязь, она застынет, снова выпадет снег и останется на шесть месяцев, на пять, если повезет, и весна будет ранней.

– Молодой человек, не поможете старику? – Леха вздрогнул и замер. Немногочисленные прохожие обтекали странную пару. Берензон чуть заметно улыбнулся и взял Королева под руку. – Не бойся, я тебя не зарежу, просто поговорим. Давайте только не так быстро, молодой человек, это просто прогулка, а не парад физкультурников. Не спешите, осмотритесь, какая кругом осень, ежегодное чудо воскрешения лета. Покурите, что ли, если вас это успокоит, хотя я бы на вашем месте просто глубоко вдохнул, чувствуете, какой запах?

Леха подчинился и сделал глубокий вдох. Пахло действительно хорошо, как если бы у солнечного света был запах сухой листвы и теплой пыли.

– Люблю Безымянку за то, что все рядом. Куда угодно можно дойти пешком, а по дороге обязательно встретишь кого-нибудь знакомого, а если долго здесь жить, то даже запомнишь, кого где можно встретить. – Королев пообещал себе каждый день менять маршруты. Берензон, читая его мысли, продолжил: – Можно даже разными путями ходить, но если конечная цель одна, а у всех живых существ, молодой человек, она одна, то, как ни петляй, все равно никуда не денешься. Ходишь, ходишь по одним и тем же улицам, как зверь в клетке. Не задумывались?

Королев внимательно слушал Берензона, ожидая какого-то подвоха. Они вышли на улицу Свободы и медленно приближались к Лехиному дому.

– Обещаю, сегодня вы вернетесь домой целым и невредимым, – прихватывая Лехину руку, сухо рассмеялся Берензон. – Какая странная теперь молодежь. На Ивана не побоялся с ножом бросаться, а меня аж до дрожи боитесь. Давайте вот здесь встанем, немного передохнем. Вы знаете, кто ваш дом строил?

– Пленные немцы, говорят, – ответил Королев, понимая, что страх приковал его к старику.

– Некоторые из этих домов – пленные немцы, другие – трудмобилизованные из деревень, а третьи – лагерные зэки. Такие непохожие люди, а все строили дома, и неплохо ведь вышло, что поразительно. Пойдемте дальше. – Берензон медленно побрел по тротуару, Леха поплелся за ним, стараясь сдерживать шаг. – У нас с вами вышло нехорошо, и это надо исправить. Я много говорю, а сейчас скажу еще больше, старости это простительно. Вам кажется, что это я поступил нечестно. Но знаете, молодой человек, я за свою долгую жизнь понял одну странную вещь. Трудно это простыми словами объяснить, но я попробую: все, что с нами ни случается, мы сразу кладем на весы: хорошо – нехорошо, удача – неудача, и только спустя долгие годы понимаем, к добру ли это с нами случилось или к худу. Главная же мудрость в том, что происходит все не хорошо и не плохо, а так, как надо, ведь иначе и быть не может.

– Я не понимаю, – честно признался Леха.

– Я вам на примере объясню. Жил-был на свете маленький еврей и, как все умные и хитрые люди, считал себя самым умным и самым хитрым. Он прилежно учился, и все говорили, что это очень хорошо. После он пошел на работу, и оказалось, знания его никому не нужны, а вроде как даже и мешают. Пришлось заниматься плохими делами, прикрывать плохих людей, и знаете, молодой человек, жизнь того еврея с тех пор пошла в гору. Он иногда мучился, мол, нельзя воровать, обманывать и воров покрывать, но деньги – такая вещь для совести… Потом тех плохих людей поймали и вместе с ними – того еврея и отправили в лагерь. Он думал, в жизни ничего не может быть хуже, а оказалось, в тюрьме он еще нужнее. Как он тогда жил, как никогда не жил. Простой зэк, а было больше, чем у начальника. Сколько там в лагере было плохого, ой-ой-ой, молодой человек, ой-ой-ой. Расстрелы, убийства, голод, холод, из-за каждого угла на тебя смерть смотрит. Потом лагерь закрыли, и это казалось так хорошо. Иди куда хочешь, делай что пожелаешь. Новый мир, молодой человек, новая жизнь, а у того еврея тяжелей времени и не было. Работы нет, никому не нужен, тратил, что скопил, как ни старался, прежнего не вернул. Вот и судите, молодой человек, знают люди, что для них хорошо, что плохо? Не знают. Правильно ли этот еврей жизнь прожил или неправильно? Не знаю. Зато жил он долго, здесь, молодой человек, надо жить долго. Время все меняет, даже если кажется, что это невозможно, запомните мои слова. Время все меняет. Если б мне кто-нибудь тогда об этом сказал, я бы все сокровища за это отдал. Кстати, о делах.

Они остановились в сквере, недалеко от дома Берензона. Леха, утомленный непонятными рассказами, совсем перестал бояться и закурил.

– Вы думаете, к чему я вам все это рассказываю, молодой человек? К тому, что платина вам не нужна. Милиция ее ищет до сих пор, в кругах криминальных про нее говорят, не по вам это дело. Отдайте ее мне и живите спокойно. – Берензон чуть заметно улыбнулся, щурясь на теплое солнце, и протянул Лехе руку. Королев инстинктивно пожал протянутую ладонь, в ней лежали деньги. – Это извинения за сорванную сделку. Мне пора, молодой человек, приятно было поговорить. Вот Ваня, он вам сейчас все детали объяснит.