Лунное очарование - Дебора Мартин

– Завтра? Но я же…

– Не время медлить, Эсме. Если ты еще не передумала, то нужно быть готовой уже сейчас. Пароход отходит рано утром.

– А вам все удалось?

– Да, мы раздобыли тебе приютскую форму и очки, а также запаслись косметикой – тебя не мешало бы немного загримировать. Значит, так – сейчас мы идем в дом Ламун, где ты переоденешься, а рано утром ее брат отведет тебя в порт и познакомит с мистером Ченом – секретарем лорда Уинтропа. Он-то и будет решать, стоит ли нанять тебя.

– Что еще я должна взять с собой?

– Деньги, разумеется, если они у тебя имеются.

– У меня отложено кое-что – копила на подарок отцу ко дню рождения. Не много, но уж сколько есть…

«Потом, – решила Эсме, – когда устроюсь учительницей и стану зарабатывать, куплю отцу подарок получше, если только он когда-нибудь простит мой побег!»

Порывшись в ящике, стола, Эсме нашла шкатулку, принадлежавшую раньше матери, в ней она прятала деньги. Суеверная служанка-сиамка не станет рыться в шкатулке, опасаясь разгневать дух покойной владелицы. Когда Эсме открыла шкатулку, взгляд ее упал на платок лорда Уинтропа, извлеченный его из мусорного ведра вместе со злополучным саронгом. Зачем Эсме понадобилось спасать эти вещи – источник стольких неприятностей, ей и самой не было ясно. Рассеянно комкая платок, она подумала о том, что лучше бы его вообще уничтожить, но тут ее окликнула Мей:

– Послушай, твой саронг все еще у тебя?

Бросив платок обратно, Эсме положила шкатулку в сумку, которую собиралась взять с собой.

– Да, – откликнулась она. – А почему ты спрашиваешь?

– Я думаю, тебе лучше надеть его прямо сейчас – так тебя точно никто не узнает.

Эсме не хотелось снова облачаться в костюм, с которым у нее было связано столько неприятных воспоминаний, но она понимала, что подруга права.

Скинув рубашку, Эсме обвязала шарф вокруг груди и натянула шаровары. Как ни странно, в этом костюме она чувствовала себя гораздо комфортнее, чем в европейской одежде.

Затем она быстро сложила вещи, которые было необходимо (пять с собой, и прежде всего серое платье, смотревшееся на ней строго и чопорно. Потом, когда будет как следует зарабатывать, она купит себе новые пышные платья. Эсме также решила прихватить в дорогу иголку с нитками на случай, если понадобится залатать одежду, и еще книгу стихов – подарок отца.

Когда все вещи были собраны, Эсме присела за туалетный столик, чтобы оставить отцу записку – по крайней мере, так он будет знать, что она жива и здорова. Дрожащими руками девушка залегла свечу и положила перед собой лист бумаги. Обмакнув перо в чернильницу, она на мгновение задумалась. Нужно написать отцу что-то такое, что не слишком бы ранило его.

«Папа, – наконец начала она, – прости меня, но, Бог свидетель, я не могу стать женой мистера Майклза. Обо мне не беспокойся – обещаю, что со мной все будет в порядке и когда-нибудь, как только смогу, я приеду навестить тебя. Я знаю, тебе будет трудно в это поверить, но я люблю тебя. Еще раз прошу не сердиться.

Твоя дочь Эсме».

Трясущимися руками Эсме сложила листок вдвое, надписала на нем имя отца и положила его на кровать – туда, где записку без труда найдет служанка.

В последний раз оглядев свою спальню, Эсме перебросила сумку через подоконник, а затем перемахнула через него сама. Поднявшись с земли и отряхнув одежду, она обернулась, чтобы бросить прощальный взгляд на родной дом.

Строение было добротным, на высоких сваях – в сезон дождей в Сиаме нередки наводнения. Ее дом вдруг показался Эсме таким уютным… Льющийся из окон теплый свет представился ей чьим-то добрым взглядом, умолявшим не совершать безумного поступка. На минуту у нее даже мелькнула мысль вернуться в свою спальню тем же путем, каким она покинула ее…

– Идем же, пора! – поторопила подругу Мей.

Эти слова вернули Эсме к действительности. Когда она снова оглянулась на дом, он уже представлялся ей всего лишь бездушной деревянной конструкцией.

Снова, как в ту памятную ночь, после которой, казалось, прошла вечность, Эсме спешила через джунгли следом за Мей. На этот раз луна не освещала дорогу, поэтому продвигаться приходилось медленно, осторожно… И вот наконец знакомая пристань, на этот раз пустая и безлюдная. Здесь кончался квартал города, населенный англичанами, и начинались лачуги местных жителей.

Миновав пристань, Эсме последовала за подругой, бойко шагавшей по пыльной улице. Было одиннадцать часов вечера, но в отличие от английского квартала, который к этому времени уже замирал, здесь на улицах по-прежнему сновали люди. Лавки все еще были открыты, и их владельцы сидели у дверей, поедая из плошки рис с острым соусом (любимое блюдо сиамцев) либо зазывая покупателей. Пряные запахи перца и чеснока смешивались с приятным ароматом восточных фруктов. Прямо посреди пыльной улицы расположилась группа стариков, игравших в кости и меланхолично жующих бетель. Откуда-то доносились звуки оркестра и заунывный голос певицы.

Кое-кто из сиамцев бросал на Эсме любопытные взгляды, но девушке было все равно – голову ее кружило пьянящее чувство обретенной свободы. Тем не менее они старались идти как можно быстрее – чем меньше людей обратят на нее внимание, тем лучше.

Наконец они – достигли реки, посреди которой стоял дом Ламун, представлявший собой нечто вроде свободно плавающего ковчега, – муж Ламун предпочитал жить в подобном доме, чтобы избежать заражения холерой, поскольку по городу время от времени прокатывались эпидемии.

Как только они ступили на борт плавучего дома, откуда-то показалась Ламун:

– Я уж думала, вы не придете! Поторапливайтесь – осталось всего несколько часов!

Все трое вошли в дом. У стены на плетеной циновке спал младший брат Ламун, которого та называла маленьким, хотя на самом деле это был верзила лет четырнадцати. Эсме немного знала этого парня, так как ей уже приходилось с ним истрепаться.

– И где же твой муж? – спросила Эсме у Ламун, боясь, что тот вряд ли одобрит их затею.

– А я его выгнала. – Ламун усмехнулась, а Мей громко рассмеялась.

– Каким же это образом? – удивилась Эсме.

– Я начала говорить, что он мало зарабатывает, а он – что зарабатывает достаточно: во всяком случае, вторая жена до сих пор не высказывала претензий. Тогда я сказала: «Ну и иди спи со второй женой!» – что он и сделал. Так что не беспокойся, Эсме, теперь он вернется только под утро…

– И к тому же сильно пьяным, – покачала головой Мей. – Он любит тебя больше, чем вторую жену, и всегда очень переживает, когда ты с ним ссоришься.

Эсме знала, что у многих сиамцев по две жены, а то и больше – во всяком случае, у тех, кто достаточно состоятелен, чтобы позволить себе это; но то, как спокойно говорит об этом Ламун, казалось ей ужасным – она не могла себе представить, чтобы сама смогла делить мужа с другой женщиной.