Грустная девушка у жуткого озера - Катерина Дементьева

Что делать с остальными задачами, было неясно. Что делать с монстром? Со следователем? В безопасности ли была мэр?

С этим мы решили не тянуть. Главврач позвонила ей, рассказала, что тот больной, который периодически видел будущее с неплохой статистикой (четыре из десяти, вполне себе хорошо), считал, что ей угрожала опасность. Я не была уверена, что воображаемый пророк звучит лучше, чем Наполеон, прочитавший намерение во взгляде, но главврачу было виднее. Мэр удивилась, кто бы не удивился, но пообещала убедиться, что все системы безопасности отлажены и работают как надо. Главврач ушла на лестницу, наверное, чтобы обсудить Ингу или Повелительницу топоров, но на лестнице ведь был Меркьюри, поэтому она скоро вернулась.

Мы решили отложить остальное планирование на другой день. Главврач и Наполеон пошли готовиться к своей вылазке, я собралась готовиться к свиданию. Хотела прихватить Мари, но ее уже усадила рядом Повелительница топоров, спросила, хочет ли она услышать страшную сказку, и сразу начала рассказывать. Сказка Повелительницы была совсем не сказкой, но была очень страшной. Мы появились в лечебнице примерно в одно время, и я недолго думала, что это должно нас сблизить, мы же здесь одни – против всех. Скоро, впрочем, выяснилось, что у Повелительницы бывали проблески, но не более, и во время не_проблесков, рядом с ней находиться не хотелось. И было опасно – Инга и остальные хороший тому пример. следователь все допытывался, пытался понять, но я не хотела ему объяснять. Издевательства, которые я терпела от Инги и ее компании, я терпела не потому, что не могла защититься или хотела подчиняться. Я всегда могла вырваться и иногда, если совсем не было настроения, так и делала, но чаще все-таки нет, потому что пусть я и была заперта в лечебнице, пусть не знала, больна я была или нет, мне не так уж хотелось жалеть себя. А вот Ингу жалеть хотелось и выходило легче легкого. Но это не моя история, не понимаю, почему сегодня так хочется болтать о чужих. Главврач говорила, что моя ситуация с Ингой – это все сплошное высокомерие, вера в то, что меня ничего не сломит, поэтому я могу милостиво позволить другим пытаться – может, так оно и было.

Но, может, это была искренняя жалость, в которой ведь нет ничего плохого.

Я не любила наряжаться, не любила рассматривать себя. У меня не было полноценной дисморфии, но все-таки то, какой я себе казалась, сильно отличалось от того, что у меня было. Не сказала бы, что мне не нравилось, как я выгляжу, но моя внешность казалась несколько чужеродной. Была бы возможность, я бы ее изменила. Перекроила все и сделалась такой, какой вижу себя в отражениях во сне. Совсем, совсем другой. Собираться было не слишком интересно, но я это сделала, быстро, потому что привыкла и чтобы скорее избавиться от музыки, и написала следователю, не хочет ли он, если не занят, перенести свидание на пару часов вперед?

Позже?, переспросил он. Раньше, ответила я. Вот о какой любви могла идти речь, когда он не понимал меня в простейших вопросах? Главврач и Наполеон тоже были готовы. Мы договорились, что я напишу, когда мы поедем, и они отпишутся, когда закончат. Я не обещала им много времени, но два, три часа в компании следователя планировала вынести. Я забежала наверх, чтобы попрощаться с Мари. Она так же сидела рядом с Повелительницей топоров, уже в компании Котика, сигареты и обильных слез. Мне хотелось присоединиться к ней, а не идти на неприятную встречу. Я сказала, что нужно как-нибудь устроить такие развеселые, то есть, конечно, распечальные девичьи посиделки, чтобы я в них тоже участвовала, и она согласилась. Славно.

Ок, если следователь и хотел очаровать меня, то выбрал для этого неудачную стратегию – казаться отстраненным и погруженным в себя. Мне это не нравилось. Из-за реверсивной психологии, да, но еще потому, что я беспокоилась за вылазку главврача. следователь безучастно ел, бросал редкие комментарии, даже не смотрел на меня. Мне хотелось болтать без перерыва – чтобы заполнить неловкую тишину, чтобы успокоить волнение, ну и чтобы он обратил на меня внимание, в конце концов. Я не любила его и любить не собиралась, но должен же он был проявить элементарную вежливость. Еще я очень боялась, что сейчас дело обернется как в триллерах, когда он воскликнет ага! и посвятит меня в свои кошмарные злодейские планы. Мы были в людном ресторане, но я все равно не хотела никаких посвящений.

Ужин закончился – довольно вкусный, кстати, и десерты были замечательные. Чтобы не забыть, я сразу поставила ресторану пять звезд на картах, написала отзыв, этим неожиданно повеселила следователя – совершенно непредсказуемый человек.

Главврач и Наполеон уже вернулись в лечебницу, все было в порядке, можно было попросить отвезти меня назад, но мне очень не хотелось садиться к нему в машину. Я поступила не лучшим образом, сбежала через кухонную дверь – как в фильмах, и официанты были счастливы мне помочь, тоже совсем как в фильмах. Я могла бы скорее мчаться в лечебницу, но решила, что попробую поиграть в сыщицу, не все же Мари и Наполеону, я надумала немного проследить за следователем.

Он выскочил на улицу минут через пятнадцать, взволнованный, да, но больше такой, делающий вид, что был расстроен и переживал, чем правда что-то чувствующий. В этот момент, когда он ловко притворялся, и я не знала, что пряталось за притворством – спокойствие, расчет, ярость – он мне нравился. Я подумала, а у нас ведь могло получиться. Мы находили забавными одинаковые злые шутки. У нас был отличный секс. Мы могли бы быть замечательной парой, и мне даже не надо было его любить для этого. Впрочем, напомнила я себе, иногда я так тяготилась компанией следователя, что думала, не убить ли его?

Я записала в телефонные заметки, что нужно проанализировать свои чувства. следователь направился к машине. Я почувствовала себя глупо – как я буду следить за ним пешком? Но он просто взял из багажника рюкзак, закинул его на спину и пошел. Я за ним – на, кажется, безопасном расстоянии. Скоро стало ясно, что он идет к дому мэра. Я немного отстала, написала сообщение главврачу. Она ответила, чтобы я не беспокоилась, возвращалась в лечебницу, все под контролем.

Не знаю, что у нее там было под контролем, потому что я все-таки дошла до дома со следователем и когда он зашел внутрь, увидела, что за одной из колонн кто-то прятался. [Инга]. Она прижала палец к губам, и я кивнула. Она зашла в дом.

Анна рассказала мне секрет, что маму мог убить страшный человек, и я не знала, что делать. Сначала я, конечно, испугалась, но потом задумалась – беда с Анной была в том, что ей не всегда можно было верить. Иногда она говорит, милая, все будет хорошо, а потом убивает папу и дедушку. И делает страшную вещь с моей рукой. Это не иногда, это только один раз случилось, но больше и не нужно.

Я подумала, что все равно скажу маме. На всякий случай скажу, пусть она и бросила меня в клинике. В эти дни я ни в чем не могла быть уверена: мне то казалось, что мама навещает меня каждый день, что она всегда ласкова со мной, то я снова вспоминала, что она ни разу даже не позвонила. У меня не было телефона, на который она могла позвонить, но у всех остальных ведь был, даже у Анны. Как я предупрежу маму? Просить телефон у Анны я не хотела, у санитаров тоже, из приятельниц у меня появилась только Гаечка, и она сразу дала мне телефон, даже не спросила, что я буду с ним делать. Тут возникла следующая загвоздка – я не знала номера. Можно было бы нагуглить ее профиль где-нибудь, но тут Гаечка мне не помогла, сказала, что у нее трафик кончился, интернетом она поделиться не может.