Лесовик - Кингсли Эмис

Ник зашевелился и что-то пробормотал. Люси бросила на меня быстрый взгляд: закончил я или нет свои бессвязные бредни? И после этого сказала:

– Страх смерти основывается на нежелании стать лицом к фактам, к логике и здравому смыслу.

– Ну, в таком случае я умолкаю и больше не пророню ни слова. Но я бы не назвал это страхом. Это страх, но не совсем. В нем есть и чуточка злости, и ненависть, и, наверное, негодование, и отвращение, и резкая смена настроений, и скорбь, и отчаяние, так я полагаю.

– Тебе не кажется, что во всех этих чувствах есть что-то эгоистическое? – В голосе Люси прозвучала почти что жалость ко мне.

– Вполне вероятно, – сказал я. – Но людям обычно становится плохо, когда они понимают, что попали на один из тех двух конвейеров, о которых я говорил. А значит, вполне естественно возникает такое ощущение. И осознание того, что мы все на конвейере, мы на пути к тем двум конвейерным лентам с того самого момента, как появились на свет.

– Все в порядке, Ник, поверь, я просто стараюсь как-то помочь. Морис говорит, что все естественно. Но мы знаем массу вещей, о которых будет естественным сказать: хорошо бы иметь нечто другое, не то, что мы имеем. Боязнь темноты, к примеру, вполне естественное чувство. Но это чувство поддается нашему воздействию, если мы обратимся к разуму. То же самое со смертью. Начнем с того, что это не состояние.

– Именно это и не нравится мне.

– И это не событие в нашей жизни. Вся эта боль и то беспокойство, о котором ты говорил, ужасны, никто не спорит, но все это так или иначе сопутствует жизни.

– Именно это и не нравится мне в жизни. Помимо прочих вещей, должен добавить.

– Я хочу сказать, что тебе не удастся поприсутствовать при собственной смерти и понаблюдать в полном сознании, что именно происходит с тобой. Думаю, тебе стало бы не по себе. Но такое невозможно. Смерть не относится к тем событиям, которые мы постигаем на собственном опыте.

– Мне хватает того, что мы постигаем до ее прихода, уже от этого не по себе. Древние ассирийцы верили в бессмертие, но не в раю, и не в преисподней, и не в каком-то другом потустороннем мире. С их точки зрения, душа остается рядом с телом навечно и стережет его. Стережет не ради чего-то невероятно особенного, я полагаю, но, так или иначе, пребывает рядом. Некоторые, похоже, считают такую перспективу чем-то ужасным, хуже, чем полное исчезновение, но меня бы такое устроило. Было бы где существовать.

– Но, очевидно, не более чем существовать. Чем бы ты занимался? Полагаю, ты бы обязательно осознал, что у тебя неисчерпаемое количество времени.

– Понимаю. Ну я бы думал. Мысли, идеи – это тоже интересно.

– Я иду спать, – сказала Джойс. – Утром у меня стирка. Спокойной ночи, Люси. Спокойной ночи, Ник. – Она поцеловала их обоих, потом бросила мне машинально: – Не засиживайся слишком поздно.

Она вышла, после чего я налил себе еще виски с содовой. У Ника на лице появилось скучающее выражение человека, который принципиально ни во что не вмешивается. У Люси был такой вид, словно она взяла двухминутный перерыв, как бывает на семинаре между старой и новой темой. Налив себе аккуратно кофе – полчашечки и не капли больше! – и добавив в него самый минимум молока, она сказала:

– Э-э… Морис, я так понимаю, ты не допускаешь даже возможности загробной жизни?

– Боже, конечно нет. Никогда не верил во всю эту чушь, даже когда был маленьким. Смерть всегда представлялась мне в таком виде: сон, забытье – и никаких других вариантов. Верить в загробную жизнь – это, если хочешь, и есть настоящий эгоизм. Нечто совсем уж экстравагантное. Годится только для умалишенных… Что?

– Нет, мне просто пришла в голову мысль… Когда идет спор о вере в какое-либо потустороннее существование, один из традиционных аргументов основывается на существовании привидений, которые обычно напоминают реальных людей, известных вам при жизни. Эти привидения и ведут себя точно так, как вел бы себя человек, вернувшийся из загробного мира.

– Но если следовать твоим предыдущим рассуждениям, привидения не существуют в объективной реальности, и, видя привидение, ты видишь нечто, чего на самом деле нет.

– Нет, я остаюсь при своем мнении, лично я не верю, что привидения реально существуют. Однако выдвигаются пусть спорные, но доказательства того, что они есть. И я должна признать, что некоторые призраки демонстрируют поистине чудеса, возвращаясь на несколько мгновений обратно в наш мир из какого-то места, куда они переселились после того, как умерли физически. Я имею в виду не столько ту разновидность привидений, что обитают в старинных домах, как, например, твои призраки; я думаю больше о тех, которые являются при самых обычных обстоятельствах, иногда днем, и заговаривают с кем-нибудь, часто с человеком, которого они хорошо знали при жизни. Как тот летчик, который однажды вошел в комнату к своему другу и говорит ему: «Привет!» – и это через пять минут после того, как он разбился, и за несколько часов до того, как друг узнал об этом. Или та женщина, умершая уже как шесть лет назад, и вдруг ее видят на пороге дома, где жила ее сестра, в то самое время, когда она обычно заходила в гости, только сестра за это время переехала в другое место, и новый владелец узнал усопшую по фотографии, которую сестра показывала ему. И даже твой друг Андерхилл… Был один любопытный момент в твоей истории, когда ты рассказывал о том, что случилось сегодня вечером в обеденном зале, нечто такое, что выделяет Андерхилла из разряда обыкновенных привидений, которые обжили какое-то одно место.

Я рассудил, что мне следует проявить должный интерес, а иначе Люси свернет разговор, так и не сообщив, в чем состоит этот любопытный момент. Поэтому я проявил его.

– А именно? – спросил я с таким ощущением, словно принимаю участие в телевизионном «Театральном кресле»; с тем же ощущением, от которого я страдал огромное количество раз, фактически беспрестанно, когда имел дело с Дианой.

– Любопытен тот факт – по крайней мере, ты называешь его фактом, – что Андерхилл узнал тебя. Конечно, могло быть и так: он просто принял тебя по ошибке за кого-то другого; но если он действительно узнал тебя, тогда есть все основания утверждать, что он, умерев физически в семнадцатом веке, в том или ином смысле существует в двадцатом столетии, существует настолько, что способен по крайней мере на одно четкое действие, требующее интеллекта, памяти и тому подобного: на узнавание. Мне остается только гадать, на какие другие действия он может быть способен. Не сейчас, а вообще, я хочу сказать. Но, принимая во внимание твои взгляды на смерть, я бы сказала так: ты сам должен попытаться установить контакт с тем феноменом, который, как ты полагаешь, является призраком Андерхилла.

Ник начал ерзать потихоньку в своем кресле:

– Слушай, Лу… Установить контакт с призраком? Как это делается?

– Помнишь, я говорила: пусть твой отец постарается дотронуться до той женщины, которую, как ему показалось, он видел, если действительно видел – я говорила и повторяю, что искренне верю в такую вероятность, или пусть вызовет ее на разговор, если она снова появится, – и то же самое нужно сделать с Андерхиллом. Похоже, он услышал, когда сегодня к нему обратились по имени. Я по-прежнему думаю, что это был не Андерхилл, но твой отец настаивает. На его месте я проводила бы как можно больше времени в обеденном зале, когда он закрыт для посетителей, и дождалась нового появления Андерхилла. Возможно, в следующий раз он заговорит. Как по-твоему, Морис, в этом есть логика? Ты со мной согласен?