Помоги другим умереть - Елена Арсеньева

– Ах, вот оно что! – промурлыкала Аделаида,касаясь лба худыми пальцами, унизанными перстнями. – А я-то голову ломаю,где вас видела! Конечно, в манеже! Так это вас господин Грушин послал спасатьСережу Климова? Я-то полагала, он выберет кого-нибудь… – Она тактичнопромолчала, только пощелкала пальцами. – Впрочем, вы справились оченьнеплохо. И даже до меня добрались. Через Климовых, разумеется? У меня,признаться, мелькнуло такое подозрение, когда я заметила, какие алчные взоры выбросаете на снимки того спектакля, но в тот момент я была слишком разозленавсеми этими ризантеллами и криптантемисами.

Женя обескураженно пожала плечами.

«В манеже? Она видела меня в манеже?! Но какона туда попала, с коляской-то?»

– Ну что же, – вздохнула Аделаида,откидывая плед и открывая прелестные ноги, обтянутые черными чулками. –Поскольку мы друг друга расшифровали, больше притворяться нет смысла. Значит,вы хотите поговорить о старых фотографиях? Тогда вперед!

С этими словами она грациозно вскочила скресла и легко направилась к стенке. Двенадцатисантиметровые каблуки делали еепоходку просто неотразимой.

«Хочу быть роковой брюнеткой и чтоб мне былосорок пять!» – с завистью подумала Женя, и только тут до нее дошло, что,собственно, происходит… ходит…

Ох, Аделаида… Правильно предупреждали Климовы:артистка! Ну и артистка же!

– Это было пятнадцать лет назад, в восемьдесяттретьем. Вы то время хоть немножко помните?

– А как же, – солидно отозваласьЖеня. – Мне было двенадцать. Пионерский лагерь, «Зарница»…

– А БАМ? Про БАМ что-нибудь слышали?

На сей раз в голосе Жени не было особойуверенности:

– «Слышишь, время гудит: БАМ-м-м»? Этожелезная дорога, если не ошибаюсь? А при чем тут она? Вы ее строили, что ли?

– Нет, но после БАМа они и начались, этикошмары. Впрочем, все по порядку.

Я тогда руководила студенческим драмкружком вХабаровском пединституте. Почему-то вся труппа у меня подобралась с инфака. Яприехала из Москвы, Хабаровск казался мне ужасающей деревней, а с этимиребятками хоть как-то можно было общаться. В те времена английский все подряд,как сейчас, не учили, только избранные умники. Это был самый престижныйфакультет в городе, с огромным конкурсом. Ребята привыкали смотреть на себя какна элиту нации, тем паче что происходили не из самых простых семей: спецкоровцентральных газет, вузовских преподавателей, работников крайкома партии. Детибыли выхоленные, более или менее приодетые, а чтение английской литературы вподлиннике сделало их настоящими эстетами. Я была такой же эстеткой, толькопохлеще. Мы с ними вполне спелись, несмотря на десять лет разницы. И дляпостановок своих старались выбирать нечто этакое, не для «общепита»: к примеру,инсценировали отрывок из «Мартовских ид» Торнтона Уайлдера, а то вариликакую-нибудь кашу из Борхеса. Я сама прикладывала к этому руку и однажды проникласьк себе таким уважением, что подумала: а почему бы собственную пьесу ненаписать? Да неужели я… Шапками закидаем! И все такое. Я надеялась изваятьнечто столь величественное, что и в столице прогремело бы. Даже, сознаюсь,мысленно актеров для своей пьесы подбирала: Хозяйка салуна – МаргаритаТерехова, Жокей – Высоцкий, Ковбой – Никитка Михалков. Однако на деле пришлосьдовольствоваться иным составом.

Аделаида сняла со стены уже знакомую Женефотографию:

– Вот они мы. Все еще живы, как поется в песне,все пока еще живы. В то время, я имею в виду. Теперь-то иных уж нет, а тедалече. Итак, пьеса. Пьесу я написала до того утонченную, что можно было лишьдиву даться, как зрители со скуки не мерли. Наверное, антураж спасал. В тевремена, если помните, люди на западные фильмы ходили не ради чистогоискусства, а чтобы на ту жизнь посмотреть. На мебель. На тряпки. Вот и к намходили, похоже, ради незамысловатых декораций и удачно подобранных костюмов. Адевчонки – еще и ради Сашки Неборсина. Потому что действия никакого на сцене непроисходило.

В некоем абстрактном салуне встретилисьпокидать дарты (пятьдесят процентов успеха! Тогда о них никто и слыхом неслыхивал, тем более в забытой богом Хабаре!) несколько человек. А хозяйказаведения – ее играла я собственной персоной – недавно спаслась чудом от смертии в честь такого события поставила в своем салуне скелет, а на груди у негоукрепила метательный круг. И тут выясняется, что всем собравшимся тожеудавалось обмануть смерть. Каждый рассказывал свою историю, потом вставал, бралодну стрелочку и, восклицая: «Ты проиграла, Смерть!» – бросал ее в грудьскелета. Все попадали в десятку – натренировались! Строго говоря, самымивыигрышными моментами спектакля были раздававшиеся при этом истошные вопли имолнии, которые периодически сверкали. Скелет дергался, шевелил руками иногами, тряс головой и жутко выл. Трепетала, словом, Смерть от человеческойсмелости и лихости. А когда Кирилл Корнюшин бросал последний дарт, слышалсясовсем уж жалобный вой, и смертушка-скелетушка рассыпалась на составные части.В этом и состоял жизнеутверждающий пафос нашей сценической белиберды. Из-занего-то, из-за этого пафоса, курирующие органы разрешили нам дажегастролировать со спектаклем: сперва в институтах и техникумах города, а потоми по краю.

Господи, лучше бы его сразу запретили, а меняс работы выгнали! – тоскливо прошептала Аделаида, ежась, как старушка, нототчас встряхнулась: – Ладно, все слезы оставим на потом. А пока – немножко проребят, про моих героев и героинь.

С Серегой Климовым вы уже знакомы. Свою рольон сам себе придумал. Помешан был на скачках и детективах Дика Фрэнсиса. Егоперсонаж отчасти списан с «Фаворита»: жокей падает в разгар скачек, кони бьютего копытами. Но он чудом остается жив, потому что скорее умрет, чем откажетсяот скачек. В этом был особый смысл каждой роли: если человек не дорожит жизнью,он становится неинтересен Смерти, и та отступается от него.

Саша Неборсин… – Аделаида со вздохом погладиламизинцем лицо наглого ковбоя. – Наш Казанова! Парень был совершеннонеотразим, даже я видела его в грешных снах. Потом сны стали явью, но почему-тобольшой радости это не принесло. Однако я Сашу не забывала, и когда узнала, чтоон тоже переселился в Нижний, втихомолку следила за его судьбой. Да вот неуследила!

Итак, Сашка Неборсин играл ковбоя, у которогохобби – «русская рулетка». Знаете, что это такое? Пистолет заряжается однойпулей, человек крутит барабан, а потом нажимает на спуск. Нет выстрела –выиграл. Есть – проиграл. По роли, наш ковбой не проигрывал ни разу, а когдаединственный раз все-таки наткнулся на пулю, вышла осечка. То есть он тожеобманул Смерть, а потому имел полное право в моем салуне кинуть дарт в грудьмногострадального скелета.