Музыка ножей - Дэвид Карной

— И что ты собрался менять?

Теда так и подмывает рассказать, какие мысли бродят в голове последнее время. Как ему хочется бросить работу. Но он понимает, что лучше не надо. Распустишь язык — а потом Триш и Кляйн будут с кем ни попадя обсуждать его будущее. Но искушение хоть намекнуть слишком велико, и Тед почти ляпает сердитое «Да все, блин», но сдерживается.

— Многое, Триш, — говорит он спокойно.

— Ничего у тебя не выйдет. Ты же человеку даже шанса не дал.

— Дал, неправда!

— Два свидания! — фыркает Триш. — Это что, шанс, да?

Она еще что-то говорит, но он ее лекцию не слушает. Вместо этого Тед почему-то вспоминает письмо, которое пришло в начале недели. Может, по ассоциации вспоминает — очень уж дети в бассейне громко вопят. Тед вдруг на секунду оказывается совсем в другом месте.

Письмо пришло из Коннектикута. Там жила женщина, с которой он пару лет назад переспал и которую совсем уже забыл. Блондинка с тонкими пережженными волосами. Тело у нее было красивое.

«Надеюсь, у тебя все хорошо, — говорилось в письме. — Кажется, скоро твой день рождения? Я хотела тебя поздравить и сказать, что я о тебе по-прежнему вспоминаю. Надеюсь, я скоро приеду и мы встретимся».

У той женщины было двое детей. Тед о них ничего не знал, пока она не вернулась в Коннектикут. Оттуда она позвонила ему на работу и сказала, что ей надо будет с ним поговорить, когда он вернется домой. Тед все утро дергался. Отпустило его, только когда она ему рассказала про детей. Ничего подобного он не ожидал.

Оказалось, что за год до этого она развелась и развод получился тяжелый. Ей просто захотелось отвлечься, захотелось другой жизни. Сбежать от самой себя. «Поэтому я тебе и не сказала. Ты меня презираешь?»

А ему это, наоборот, понравилось. Прямо вот так вот захотела сбежать и сбежала? Здорово. Это как раз Коган понимал очень хорошо. Они перезванивались несколько месяцев, а потом она пропала. А может, это он первый перестал звонить? Или она встретила кого-нибудь? Теперь уже и не вспомнить.

Громкий голос Триш:

— Ты меня слушаешь?

Тед медленно поворачивается к ней и щурится за стеклами темных очков. Солнце, которое раньше заслоняла голова Триш, бьет ему прямо в глаза.

— А знаешь что? Мне в этом году сорок четыре исполняется.

— И чего?

— Не знаю.

— Да что с тобой такое, Тедди?

Дети. Письмо. Надо еще вина выпить.

— Как-то я не готов оказался.

— К чему? — Триш оглядывается.

— Да нет, все нормально. Это я так.

— Тедди, ты хоть представляешь, как тебе завидуют? Многие люди убили бы за такую жизнь. За то, чтобы быть тобой.

— Если ты знаешь того, кто готов поменяться, скажи ему, я отдам все, кроме машины. И удочки. Машину и удочку я себе оставлю.

— Я серьезно.

— И я.

Ринхарт встает над ними и заслоняет солнце.

— Привет! Как дела?

Рожа у него покраснела от выпитого, в руке бутылка «Эвиана».

— Ну чего, играем? — спрашивает Рик.

— Пошли.

Коган поворачивается к Триш:

— Я позвоню Деборе, когда домой вернусь. И все улажу. Честное слово! Снова будет бодрячком. Как новенькая. Словно и не было ничего.

— Она ждет твоего звонка.

Коган моргает.

— Что, прости?

Триш улыбается:

— Ужас, какой ты предсказуемый! А сам себя считаешь совершенно уникальным. Иди играть в свой теннис. Только сделай мне одолжение, — Триш сует ему в руки крем от загара, — скажи Бобу, чтоб намазался. Не хватало мне тут еще обожженного и гундящего мужа для полного счастья.

1 апреля 2007 года, 18.22

Мэдден сидит в помещении, которое они в участке называют кухней, и разглядывает нарисованные им на желтой линованной бумаге графики. Рядом картонное корыто курятины из китайской забегаловки и банка «Доктора Пеппера». График — это просто горизонтальная линия, вдоль которой расположились имена и краткие описания всех действующих лиц, и вертикальная шкала времени, которая начинается с половины пятого вечера — момента, когда Кристен и Керри приехали в общежитие. Заканчивается шкала в четверть девятого утра следующего дня, когда Джим забрал девочек из дома Когана.

— Тебе чего-нибудь взять? — спрашивает Пасторини.

— Нет, спасибо!

Пасторини изучает внутренности автомата с едой. Раздается писк и громкий удар. Добыча выкатывается в лоток. Кухней эту комнату назвали из-за маленького столика, стульев и автомата с бутербродами и водой. Редко кто приходит сюда обедать. Большинство отправляется на улицу или просто ест за рабочим столом. Но воскресными вечерами, когда приходится работать сверхурочно, — как сейчас, например, — кухня превращается в комнату для совещаний.

Их отдел расположен в подвале городского муниципалитета на улице Лорел, дом 701. Все сидят в большой комнате, и перегородок между столами нет. Рядом комната для допросов, кабинет Пасторини и кабинет начальника участка. Отдел наркотиков находится совсем в другом месте, на Виллоу-роуд, в районе Бель-Хейвен. Это самый центр, и там полно мелких банд и прочей шушеры. Живут там в основном латиносы и тонганцы. Как и в Ист-Пало-Альто, где в 1992 году было зафиксировано самое большое количество убийств по стране, криминогенная ситуация в Бель-Хейвене с годами потихоньку начала выправляться. Но и здесь тоже прошла волна повального увлечения кокаином. Цены на недвижимость в этих районах росли не так быстро, как во всем регионе, но бедноту отсюда постепенно вытесняли средние классы. В Ист-Пало-Альто теперь даже «Икеа» есть, и отели дорогущие строят рядом с шоссе. И все-таки мест, куда страшно заходить, еще полно.

— Так, значит, подруга их видела? — спрашивает Пасторини. — Все с начала и до конца? Это здорово!

— Она всего секунд двадцать смотрела, — отвечает Мэдден. — Но ей хватило.

Пасторини садится за стол, вскрывает пакетик и отрывает полоску лакричной тянучки.

— И как ее зовут, эту подругу? — спрашивает Пасторини, указывая на диаграмму «улиткой» из лакрицы.

— Керри Пинклоу. У нее родители только что развелись. В основном живет с матерью. Отец снимает квартиру в Лос-Альтос. Кристен как раз оттуда возвращалась, когда попала в ту аварию и загремела в больницу Парквью.

— Ты точно уверен, что это не была попытка самоубийства?

— Судя по записям в дневнике, нет. Она написала, что кто-то ее подрезал и ей пришлось уходить от столкновения.

— Странно все как-то… — говорит Пасторини. — А ты, значит, считаешь, что синяк на руке ей отец наставил?