Чужой, плохой, крылатый - Елена Лабрус

— О, коронессу интересуют совсем другие штучки, но вы так мило смущаетесь, что не могу себе позволить не повторить, — и он произнёс ещё тише, ещё вкрадчивее: — Едва ли за всю жизнь я обнимал талию тоньше, видел глаза прекраснее, изгиб шеи изящнее, а губы желаннее.

Анна улыбнулась, покачала головой, но промолчала. Вот только в душе её словно что-то улеглось, словно она услышала, почувствовала то, о чём с самого его приезда мечтала. Она, без пяти минут жена другого мужчины, оказывается ждала от Бесса именно таких слов. Ни меньше. Но они разволновали её так, что теперь она хотела большего.

— Спасибо. За танец, — присела она в поклоне, когда танец закончился. И он был бы не Бесс, если бы так многозначительно не улыбнулся, словно всё знал и всё понял.

— Ваша невеста, сьер Оланд, — кивнул Бесс, передавая её руку в ладонь Ригга и вежливо отошёл. Анна не видела куда, её постностью поглотил метаморфоз, что вдруг произошёл с Риггом и заставил Анну встревожиться.

— Ригг, отпусти, — пыталась она отнять кисть, что он сжал как рак клешнями, так сильно, словно не понимал, что делает, и потянул за собой. — Ригг, мне больно.

— Ах, тебе больно, — тащил он её за собой куда-то в темноту. — А виснуть у него на шее было не больно? — рывком развернул он Ану к себе у дерева, что росло рядом с домом для прислуги.

— Мы танцевали, Ригг. Это был всего лишь танец. У всех на виду.

— Вот именно. Ты считаешь, что имеешь право позорить меня у всех на виду? — отшвырнул он её руку. Анна испугалась, что он может её ударить, но сейчас казалось, что он скорее расплачется, такие воспалённые, красные были у него глаза.

— Ригг, ты просто много выпил.

— Считаешь, что если ты королевских кровей, а я простой парень, то тебе всё можно?

— Отче всемогущий, да кто сказал тебе такую глупость? — повысила голос Анна.

— Не ори на меня, — отступая назад, качнулся он. — Никогда не смей на меня орать.

— Ригг, прости, я нечаянно, — резко сменила она тон на спокойный, но твёрдый. — Пожалуйста, давай не будем ссориться из-за всяких пустяков.

— Нет, если ты считаешь, что тебе всё можно, то мне тоже, — развернулся он, словно её не слышал.

— Ригг! — крикнула Анна ему вдогонку.

— Он же, — остановился, развернулся Ригго и пренебрежительно сморщился. — Он же дерёт Оранту каждый день, как козу, — показал он неприличный жест, качнувшись бёдрами к согнутым рукам. — Он же всех, — он показал снова. — Хочешь с ним, да?

— Ригг, ты пьян, — ужаснулась Анна и вдруг увидела, что он плачет. — Ригг, — шагнула она к нему, разведя руки. Бог с ним, с этими его некрасивыми словами и грубостью — так хотелось его пожалеть. Обнять, прижать к себе. — Ригг!

— Что Ригг? Что, Святая Анна? — сплюнул он. Развернулся и пошёл.

— Ах, эти мужчины! — Анна вздрогнула на этот голос и обернулась. Опираясь плечом на дерево, с бокалом в руке, там стояла Оранта. — Эти глупые мальчики. Эти высокомерные мужи. Перед одним местом, — неприлично раздвинула она ноги под юбкой и показала, — все они равны. Мотай на ум, девочка.

Она допила, вручила Анне бокал, ткнув в грудь, и пошла, задрав юбку, словно она мешает ей идти.

Всё это походило на какой-то дурной сон. Нелепый, вязкий, но бессвязный.

Бежать за Риггом? И хоть очень хотелось, он её сейчас всё равно не услышит. Да и пошёл, наверно, домой спать.

Вернуться на праздник? Что-то ей и так не веселилось, а теперь и подавно расхотелось.

— Мина? — заметила она стоящую там же, где недавно стояла коронесса, девушку, только с другой стороны от дерева.

— Сьерита Анна, — кивнула та, — пойдёмте домой. Не слушайте вы эти пьяные разговоры. Они пустые, дурные, грубые. — И уговаривала по дороге: — я вам молока тёплого принесу. И ваше рукоделие. Камин разожгу. Да дров подкину побольше, ночи ныне холодные. А попросите, так буду петь.

— У тебя же все песни неприличные, — улыбнулась Анна.

— Не все, — улыбнулась Мина и тихонько затянула: — Хорошо, как рыбка, какать под водой… Хорошо, как кролик, какать лебедой… Хорошо, как кошка, какать втихаря…

— Хорошо коровам какать не за зря, — подпела ей Анна.

— Хорошо, как дятел, какать и стучать, — уже не пропела, а сказала Мина, открывая дверь, и добавила тихо: — Плохо только людям, если нечем срать…

И зачем только он отвлёкся на проклятого Марлока. Всё опасался, что тот устроит на празднике какую-нибудь неприятность. Но Марлок был как обычно ровен, скучен и скрипуч, даже Пелеславское толком не пил, беседовал с Чулком, скуллордом Храма Знаний, что всё мучился над загадкой выбитого чердачного окна, приехал проверить очередную свою догадку и внезапно попал на веселье.

И пока Бесс краем уха внимал его теориям, что вели их куда-то в далёкое будущее к отрицанию бога и признанию науки, и втайне злорадствовал, что слухи про демона, которого видели так и остались просто слухами и легендой, которые в Пелеславии рассказывают испокон веков, ими никого не удивишь, потерял Оранту из вида. Потерял и Ригго, и Анну. Но за Анну-то он волновался меньше всех. Ему хватит доли секунды, чтобы оказаться рядом, если ей будет грозить опасность. И он оказался, только обнародовать своё присутствие не торопился, потому что его позвал её приступ отвращения, негодование, а потом жалость.

"Отчевы мозоли, — молча ругался он, — нет, жалость — это совсем не то, что должна чувствовать женщина к своему избраннику, выходя замуж. И всё остальное — тоже в пекло".

Он остановил Мину, не позволив ей помешать их разговору с Орантой.

И искренне посмеялся, слушая их разухабистую песню, когда Мина повела Анну домой. А вот он пошёл совсем не за ними.

И знал, что разрываться ему не придётся. Ригг и Оранта сейчас обязательно окажутся в одном месте — её спальне.

После того, как коронесса обиделась, она до сих пор с ним не разговаривала — да что там, царственно делала вид, что его нет, — но Бесс знал: она что-то задумала. Оранта была бы не Оранта, не придумай она нечто отвратительное и грандиозное. В меру своих способностей, конечно. И потребностей.

А она ни много ни мало решила: заставить его ревновать — раз, сменить фаворита — два, и… расстроить свадьбу, которая её не устраивала. Казалось бы, что проще, прикажи — кто осмелится ослушаться коронессу, но… это был не её стиль и размах.

Вот совратить жениха и сделать виноватым со всех грехах, разбить сердце несчастной невесте, наказать тётку, осмелившуюся нарушить её планы, а потом уже приказать за кого должно выдать племянницу — вот это её масштаб. Масштаб её гнилой требовательной тщеславной и коварной душонки.

Бесс сидел на подоконнике за шторой, слушая происходящую в спальне коронессы возню, смотрел на звёзды и почему-то думал про учёного.