Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV-XX вв. - Джон Патрик Бальфур

Султан также лично участвовал в атаке — не выпуская из рук железной булавы, он то подбадривал своих людей, то угрожал им — и был возмущен этой неудачей. Тем не менее пришло время, согласно плану, ввести в бой янычар, находившихся в резерве для нанесения главного удара. Без промедления они двинулись к укреплениям, подбадриваемые военной музыкой и строго соблюдая боевой порядок под градом летевших им навстречу стрел и других снарядов. Мехмед сам вел их вперед до крепостного рва и остановился там, выкрикивая слова воодушевления, пока один ряд янычар сменял другой. После часа рукопашной схватки воины не смогли существенно продвинуться вперед. Христиане, бившиеся без передышки уже четыре часа, продолжали сражаться с отчаянием обреченных.

А затем защитников города постигли две роковые неудачи. Во-первых, после вылазки против турецкого фланга случайно осталась незакрытой потайная дверь, Керкопорта, в северном углу крепостных стен, и, прежде чем ее успели закрыть, отряд турок прорвался внутрь и начал взбираться на башню. С ними можно было бы справиться, если бы не второе несчастье. Джустиниани был тяжело ранен выстрелом в упор, пробившим его нагрудную пластину. Страдая от сильнейшей боли, он лишился мужества и попросил унести его с поля битвы. Напрасно пытался император уговорить его: «Не бросай меня в момент опасности. Только от тебя зависит спасение этого города». Были открыты внутренние ворота, и люди Джустиниани понесли его по улицам города к Золотому Рогу, где погрузили на генуэзское судно. Увидев это, многие генуэзцы последовали за ним, преждевременно придя к выводу, что сражение проиграно.

Воцарилась паника и смятение. Султан, постаравшись воспользоваться возникшим преимуществом, закричал: «Город взят!» — и отдал приказ янычарам начать последнюю атаку на ворота Святого Романа. Ее возглавил анатолийский гигант Хасан, оружием прокладывая себе путь, по которому шли другие, к вершине частокола. Поверженный на колени, он был убит защитниками города вместе с половиной его товарищей. Но оставшиеся в живых удержали позиции и вскоре были поддержаны другими янычарами, оттеснившими греков и начавшими обстреливать их сверху. Многим янычарам удалось достичь внутренней стены и подняться на нее, не встречая сопротивления. В то же самое время над башней, высившейся над Керкопортой, взвились турецкие флаги и разнесся торжествующий крик: «Город взят!»

Тем временем император мчался к потайным воротам. Но там смятение достигло такого уровня, что было слишком поздно стараться их закрыть. Турки рвались в город сплошным потоком, и им противостояло лишь небольшое число генуэзцев. Константин повернул коня, чтобы присоединиться к главной схватке у ворот Святого Романа, где турки теперь также шли плотной массой через бреши в укреплениях. Сделав последнюю попытку воодушевить греков, император понял, что бой проигран. Воскликнув: «Город взят, а я все еще жив!» — он спешился, сорвал с себя регалии и бросился в отчаянный рукопашный бой с янычарами, после чего его больше никто и никогда не видел, ни живым, ни мертвым. «Оправданное отчаяние Константина, — описывал эти мгновения Гиббон, — отбросило прочь императорский пурпур; и посреди сумятицы боя он был зарублен неизвестной рукой, и тело его было погребено под горой убитых».

После дисциплинированного входа войск в город через открытые ворота армия завоевателей сама нарушила боевой порядок, и солдаты толпами устремились по улицам города в безумной оргии убийств и грабежей, разрешенных им обычаем. Они грабили церкви, женские и мужские монастыри, разоряли дворцы и жилые дома, не только унося с собой содержимое, но и убивая обитателей. Тысячами бежали греки к великой церкви Святой Софии.

«Всего за час, — пишет историк Михаил Дука, — огромное помещение храма было заполнено мужчинами и женщинами… их было бесчисленное множество. И, закрыв вход, они стояли там, отчаянно надеясь на спасение ангелом. Затем, сражая все на своем пути, убивая и беря в плен, к церкви пришли турки — а ведь день еще только начался. Обнаружив двери закрытыми, они стали рубить их топорами, без угрызений совести».

В то время как священники продолжали возносить молитвы у алтаря, большинство молящихся связали попарно рубашками и шарфами и погнали по улицам к бивуакам, где солдаты свирепо ссорились друг с другом за право обладания миловидными девушками и юношами и богато одетыми сенаторами.

Султан Мехмед отложил свой триумфальный въезд в город, который покорил, до вечера того же дня. Затем, сопровождаемый своими телохранителями из янычар и министрами, он медленно проехал верхом по улицам города, прямо к церкви Святой Софии. Спешившись у дверей церкви, он нагнулся, в восточной традиции поднял пригоршню земли и посыпал голову в знак покорности своему Богу. Войдя в церковь, султан проследовал к алтарю. По пути он заметил турецкого солдата, пытающегося вырубить кусок мраморного пола. Султан повернулся к нему и спросил, почему тот разрушает пол. «Во имя веры», — ответил солдат. Тогда султан ударил его своим мечом и сказал: «Для тебя достаточно богатств и пленников. Здания города переходят ко мне». Турка выволокли за ноги и вышвырнули вон.

После того как султан объявил свободными нескольких греков, все еще таившихся по углам, и разрешил уйти священникам, он отдал распоряжение переделать церковь в мечеть. Мусульманский богослов поднялся на кафедру и произнес молитву. Затем султан сам взошел по ступенькам алтаря и почтительно поклонился Аллаху, единственному Богу, принесшему ему победу. Когда он вышел из церкви, на улицах царила тишина. Дисциплина в армии была восстановлена; однодневного грабежа оказалось достаточно для вознаграждения солдат. Султан проехал верхом через площадь к сильно разрушенному императорскому дворцу, где вспомнил строки персидского поэта: «Паук плетет свою паутину во дворце цезарей; сова окликает стражу на башнях Афрасиаба».

Падение Константинополя потрясло западный христианский мир, став знамением рока. Сетования по поводу случившегося раздавались во всех странах, которые почти ничего не сделали, чтобы спасти город. Даже предпринятая в последний момент попытка помочь оказалась безрезультатной. Направленная к городу папская армада венецианских галер не смогла продвинуться дальше берегов Эгейского моря. Слишком поздно христиане осознали, что утратили последний бастион, за которым Запад так долго прятался и ссорился из-за пустяков в ложном ощущении безопасности. Теперь же случилась беда, угрожавшая всей западной цивилизации. Таковы эмоции, вызванные падением города. На деле Константинополь был утрачен еще столетие назад, и в любом случае в последний момент вряд ли что-то могло надолго отсрочить его падение. Тем не менее шок от случившегося для народов Запада был велик. Занятые своими местными заботами, они не смогли предусмотреть эту трагическую возможность, оставаясь слепыми к военным реалиям. Гарнизон, окруженный многократно превосходящей его по численности и оснащению современной армией в стенах средневекового города, обречен. Османская оккупация Юго-Восточной Европы изолировала столицу в географическом, политическом, экономическом, военном отношении, превратив ее из оплота христианства в простой аванпост Запада, в христианский остров посреди исламского океана.

Дата падения Константинополя — 29 мая 1453 года — сохранилась в исторических мифах как поворотный момент между Средними веками и современностью. Это справедливо только в символическом смысле. В буквальном понимании падение Константинополя было лишь одним среди многих факторов переходного процесса постепенных изменений. Эта дата на самом деле означала конец Византийской империи и день смерти ее последнего императора. Между тем на протяжении предшествующих 150 лет образующийся вакуум постепенно заполнялся новой империей, развивавшейся, благодаря сражавшимся на ее передовых рубежах воинам-гази, из Османского племенного государства. Призванная господствовать над обширными территориями в течение последующих 450 лет, Османская империя отныне обладала ключевым пунктом между континентами Европы и Азии.