Скорбная братия. Драма в пяти актах - Петр Дмитриевич Боборыкин

теперь с горя… коли ты не хочешь поддержать своих учеников!

Кленин. Полно, юноша!.. Вы посмотрите-ка, братцы, что наука начертала вон на этих черных досках: у меня alcoholismus chronicus! Там (указывает на кровать Элеонского) alcoholismus acutus!

Сахаров (наклоняется к нему). Как, я думаю, приятно лежать с ним!

Кленин. Очень приятно. Об этом после, душа моя… Так вы видите надписи?

Подуруев. Видим и разумеем.

Кленин. Глубокий смысл проявляют оне. У меня застарелый нравственный недуг, у него – взрыв душевного негодования!.. Фарисейские моралисты скажут про нас: поделом им, пьяницам, беспутным шатунам! И в самом деле, что мы приведем в свое оправдание, если нас представить в полицию? Там не станешь толковать об страстях и сердечных язвах да об гнете неумолкаемых дум!.. Поймали с поличным, и кончен бал! И больничной науке нет дела, написала alcoholismus chronicus{95} над сочинителем Клениным, и alcoholismus acutus{96} над сочинителем Элеонским, и права! Спасибо ей за то, что хочет лечить нас, дает хоть микстурки, какие ни на есть. А кто поставит душевную диагнозу?! Кто скажет человечное слово про беспутных шатунов? Вот он да ты, да ты… да и обчелся! Да и то больше по мягкости, чем по разумению!.. Не обижайтесь!.. А глядишь, вся Русь, вся, вся топит в том же пойле свою немощь!.. Только в простом человеке не наделать змее-тоске таких язв, как в нашей братии, промышляющей душевными криками!..

Гудзенко. Грех тебе, друг! Кто же больше понимает тебя, как мы!

Подуруев. Обидел ты нас, обидел!

Сахаров. Перестань, Виктор, говорить в этом тоне, когда ты один в силах поддержать наш кружок!

Кленин. Кружок!.. Гамлет Щигровского уезда{97} предал его анафеме. А я скажу: кружок хорош только, когда валяешься в больнице, вот как я теперь, и придут добрые ребята покалякать с тобой. Помню я из Овидия стих, азбучное изречение, а должно быть верно:

Donec eris felix, multos numerabis amicos!{98}

Слава Богу! Для меня оно неверно! На что уж пришибен, а приятели есть, пришли покалякать… И я вам, друзья, скажу вот на этой больничной койке, как старикашка Лир Корделии:

Don't mock me, don't laugh at me!{99}

Не издевайтесь надо мной. Видите, какой я неисправимый сочинитель, даже на смертном, так сказать, одре, и то не оставил замашки цитировать!.. Рукомесло-то что значит!

Гудзенко. Наше приятельство, друг, не на один час…

Кленин. Эх, добросердый хлопче! Я разве жалуюсь! Есть десятки из пишущей-то братии, валяются в чахотках да в разных лихих болестях, и ни одна собака не заглянет!.. А все, по душе сказать, как останешься один и приходят тебе на ум вот эти слова:

И с каждым днем окружена тесней,

Затеряна его могила.

И память благодарная друзей

Дороги к ней не проторила!{100}

Стихи не мои. Сами знаете! А кого тут забыли?.. Не меня, заурядного болтуна, а великую душу!.. Помню ее, эту наивную вдохновенную натуру! Слушал и я эту горячую, нервную речь, ходил и я на могилу Виссариона Белинского!.. А потом забыл! Значит, сугубо достоин забвения! Кто поставил над ним памятник, чья любовь, чьи молитвы и благословения?! До сих пор толпа грошовых борзописцев питаются крохами с этой богатой трапезы, а ни один не даст полушки медной в память уже оплеванного учителя!..

Подуруев. Что ты, душа, панихиду-то себе поешь!.. Ты меня настрой получше, я тебе вакхическую штуку такую изображу, что мертвые воскреснут!

Кленин. Не моги сочинять эпитафии надо мной! Боже тебя сохрани! Простой белый крест, и больше ничего! Моя эпитафия со мной умрет (приподнимается на кровати):

Волшебный луч (и проч.){101}

XVI

Элеонский (входит при последних словах и прерывает декламацию Кленина).

То сердце не научится любить,

Которое устало ненавидеть!{102}

Кленин (порывисто). Нет, Элеонский! Конец не нужно! Не хочу я ненавидеть!..

Элеонский. Ты не хочешь, да я хочу, брат!

Кленин. Ты, быть может, да и то, правда ли? Вот смотри, мы встретились с тобой, как враги, и нет в нас злобы! Братцы, вы видите, мы приятели! Вас это поражает, быть может? Перед вами здесь, в этой камере два лагеря мысли, слова и симпатий – я перехожу эту пропасть, подаю ему руку, и говорю вам, что он мне так же близок, как и вы! Да!.. Не возмущайтесь, а любите, и вы поймете, что враждовать нечего, а надо смириться!..

Элеонский. Не предо мной ли уж, барин!

Кленин (восторженно). Да, пред тобой и в лице твоем пред всем, что молодые силы внесли в нашу жизнь светлого, здорового, могучего! Братцы, вот святая истина: мы погибли от своих сердечных ран, они страдают от болезни духа! Не смейтесь над этой гражданской скорбью! Я сам над ней издевался, и я каюсь, как лютый грешник!.. Я схожу в могилу, Элеонский, но ты живи! Вам принадлежит грядущее, вы водрузите стяг трезвой правды, и перед ней поблекнут все наши детские и пустые лепетания!.. (Слабеет.) Я сказал, друзья! Побивайте меня каменьями!.. Больше сил нет, ложусь!.. (Опускается на кровать.)

Элеонский. Что он такое толковал, господа?

Подуруев. Вы слышали, чай, радуйтесь!

Гудзенко. Кабы его устами да мед пить!

Сахаров. Успокойся, Виктор! Ты очень волнуешься.

Элеонский (Квасовой). Когда он едет?

Квасова. Кто?

Элеонский. Критик… Эй, Категорийский!..

Категорийский. Чего тебе?

Элеонский. Собирайся, брат. Поскорей!

Категорийский. Куда?

Элеонский. В Вавилон!

Квасова (с испугом). Григорий Семеныч!.. Вы бы сели…

Элеонский (садится и смотрит на столик). Видите вы, господа, эту рожу. (Указывает.) Вот эту!.. Экая харя… глазищи-то, глазищи-то!.. Нет, брат, не достанешь!.. А этот зеленый, так и ползет… (Отскакивает.) Один, два, три!.. Батюшки, сколько!.. (Хватается за голову.) В волосы вцепляются!.. Дьяволы!

Квасова. Категорийский, ради Бога, что это такое?

Элеонский. За нос, за нос!.. Пошли!..

XVII

Фельдшер. Господин Элеонский, пожалуйте в ванну!

Элеонский. А! вот он хозяин-то!.. (Бросается на него.) Не уйдешь, барин, разражу!.. Кровь из нас пить!.. Черти! Барышники!..

Категорийский (удерживает его). Гриша!..

Квасова. Помешался!.. (Кидается к нему.)

Элеонский. Зеленый, зеленый, я до тебя доберусь! (Вырывается.)

Гудзенко (отходит и смотря на Кленина вполголоса). Тарас-то наш правду сказал:

Дэ тi люде, дэ тi добри,

Що серьце збиралось.

З