Меррик - Энн Райс

– Живописные портреты ее не устраивали. Ей нужны былифотографии, дагерротипы, подлинные изображения на стекле. Невозможностьосуществить это желание приводила ее в ярость. Но потом, несколько лет спустя,когда мы уже были в Париже, в одну из чудесных ночей, предшествовавшей нашемупосещению Театра вампиров и встрече с ужасными монстрами, уничтожившими ее,Клодия обнаружила, что магические картинки можно делать и ночью, приискусственном освещении...

Луи печально вздохнул – казалось, он заново переживаетпрошлое. Я не смел нарушить молчание.

– Ты не можешь себе представить, в какое волнение ее привелоэто открытие, – после паузы вновь заговорил он. – Она посетилавыставку известного фотографа Надара, который снимал парижские катакомбы, целыегоры человеческих костей. Как тебе, несомненно, известно, Надар былнеисправимым ловеласом. Клодию привели в восторг его фотографии. Однаждывечером, предварительно договорившись о встрече, она отправилась к нему встудию, и там был сделан этот портрет.

Луи подошел ко мне.

– Снимок темный. Всех зеркал и искусственных ламп было мало,чтобы добиться качества. Клодия стояла неподвижно как статуя. Но она осталасьочень довольна результатом и держала этот портрет на своем трюмо в отеле«Сент-Габриэль» – последнем пристанище, служившем нам домом. Там у нас быличудесные номера. Отель располагался неподалеку от здания Оперы. Кажется, Клодиядаже не распаковала живописные портреты. Для нее был важен только этот снимок.Я действительно полагал, что со временем она будет счастлива в Париже. Можетбыть, так бы все и вышло... Просто не хватило времени. Она считала, что этотмаленький портрет только начало, и планировала вернуться к Надару в еще болеепрелестном платье.

Луи посмотрел на меня.

Я поднялся, чтобы взять портрет, и он передал его мне в рукис чрезвычайной осторожностью, словно тот мог рассыпаться на куски.

Я опешил. Каким маленьким и невинным казалось это дитя сосветлыми локонами, полными щечками, темными губками бантиком и белым личиком.Когда я взглянул на затемненное стекло, взгляд Клодии буквально пылал. А менявновь охватило то же мучительное подозрение, что терзало разум, когда ярассматривал родственников Меррик: казалось, что Клодия меня рассматривает.

Должно быть, у меня вырвался какой-то тихий возглас. Непомню. Я закрыл маленькую книжицу и даже защелкнул крошечный золотой замочек.

– Разве она не была красива? – спросил Луи. –Ответь. Дело не во вкусе. Была. Это факт, который никто не станет отрицать.

Я взглянул на него и хотел было заверить, что он прав, чтоКлодия и в самом деле была прелестна... Но не проронил ни звука.

– Я принес портрет для колдовского обряда, – пояснилЛуи. – У нас нет ни локона ее волос, ни крови, ни одежды. Но у нас естьэто. После ее смерти я отправился в отель, где мы были счастливы, и забралпортрет, а все остальное оставил.

Луи спрятал снимок во внутренний карман пиджака. С застывшимвзглядом невидящих глаз, он выглядел потрясенным, углубленным в себя, но быстровернулся к действительности, слегка тряхнул головой, словно избавляясь отнаваждения, и спросил:

– Как ты думаешь, этого достаточно?

– Да, – только и сказал я. В голове у меня проносилосьмножество слов утешения, но все они казались пустыми и невыразительными.

Мы стояли и смотрели друг на друга, и меня поразиловыражение его лица, в котором читалась подлинная человеческая страсть. Я никакне ожидал, что стану свидетелем столь безграничного отчаяния.

– На самом деле я не хочу видеть Клодию, – призналсяЛуи. – И если честно, думаю, нам не удастся вызвать ее призрак. Поверь,Дэвид, это правда.

– Верю.

– Но если призрак все-таки появится и окажется, что Клодияпретерпевает муки...

– Тогда Меррик будет знать, куда и как ее направить, –быстро договорил я. – И я буду знать. Все медиумы Таламаски знают, какследует действовать в таких случаях, как подтолкнуть таких призраков к свету.

– Я как раз на это рассчитывал, – кивнул он. – Но,видишь ли, не думаю, что Клодия где-то заблудилась, – она просто захотелаостаться. А в таком случае только такая всесильная колдунья, как Меррик, сможетубедить ее, что за пределами этого мира мучениям наступит конец.

– Вот именно, – подтвердил я.

– Ладно, я и так злоупотребил твоим вниманием, – сказалЛуи. – Теперь мне нужно идти. Лестат сейчас на окраине города, в старомсиротском приюте. Слушает музыку. И мне нужно убедиться, что ему не помешаютслучайные посетители.

Я понимал, что все это выдумки: Лестат всегда в состояниизащитить себя от чего и от кого угодно. Однако я отреагировал на его слова так,как подобает джентльмену, и не произнес ни слова.

– Ты прав. Меня мучит жажда, – добавил он, с легкойулыбкой бросив на меня взгляд. – На самом деле я вовсе не собираюсьнавещать Лестата, потому что уже успел побывать в сиротском доме Святой Елизаветы.Лестат там остался один на один со своей музыкой – ему это нравится. А менямучит жажда, и я должен насытиться, но без свидетелей.

– Нет, – мягко возразил я. – Позволь мне пойти стобой. После колдовских проделок Меррик я не хочу, чтобы ты отправлялся бродитьпо улицам один.

Это шло вразрез с привычками Луи, однако он согласился.

Мы вместе покинули дом и пошли довольно быстрым шагом, покане оставили далеко позади освещенные кварталы Рю-Рояль и Рю-Бурбон.

Вскоре Новый Орлеан раскрыл перед нами свое чрево, и мыуглубились в район трущоб, напоминавший тот, в котором я когда-то давно впервыеувидел Большую Нанэнн. Но если здесь и обитали другие великие колдуньи, то этойночью я с ними не встретился.

Позвольте мне сделать сейчас небольшое отступление о НовомОрлеане и о его значении для нас.

Первое и самое главное: этот город не так чудовищен, какЛос-Анджелес и Нью-Йорк. Он невелик. И хотя в нем живет довольно большое числоопасных деклассированных элементов, они не в силах утолить жажду даже трехвампиров. А уж если здесь собирается целая толпа пьющих кровь, начинаетсябеспорядочная охота и возникает нежелательный ажиотаж.

Именно это и случилось в недавнем прошлом, когда Лестатопубликовал повествование о Мемнохе-дьяволе. В Новый Орлеан потянулись самые древниевампиры, не говоря уже о вампирах-скитальцах – созданиях с ненасытнымаппетитом, пренебрежительно относящихся к своим сородичам и заведеннымпорядкам, благодаря которым только и можно выжить в современном мире.