Призрачная дорога - Александр Снегирев

Половину отнимали мафиози-соплеменники.

Однажды хорошенько схлопотал от хранителей чистоты сказочной русской расы.

В больнице подлатали, но пришлось потом белить потолок в коридоре – иначе не возвращали паспорт.

В один прекрасный день провидение и вознаградило его за духовную стойкость – он встретил женщину.

5

Пускай существенно старше себя, пускай разведёнку со взрослой дочерью, пускай работницу сферы ЖКХ, а не скрипачку.

Зато добрая и с квартирой.

Она договаривалась о ремонтных работах, он осуществлял.

Прибыль пополам.

К пятерым сёстрам, прозябающим в родном ауле, был проложен финансовый арык.

Сёстры оживились и стали возделывать огород.

И тут Нурсултан случайно полюбил Снежану.

Снежана ответила взаимностью.

◆

Нет чтобы втихаря крутить с малолетней матерью-одиночкой и жить себе припеваючи под крылом у пожилой благодетельницы. Хвалёная честность не давала Нурсултану покоя.

Он терзался, а потом взял да и раскрыл душу своей сожительнице.

И поник головой.

Моя судьба в твоих руках.

◆

Добрая москвичка прослезилась, всё поняла и простила.

И отпустила возлюбленного.

На прощание вручила Нурсултану ведёрко для льда и выписала из казённых денег премию.

Через полгода Снежана родила Нурсултану двойню, мальчиков-близнецов, богатырей.

Потом девочку-красавицу.

Потом ещё кого-то.

Вся эта компания весело верещит и теребит счастливых родителей, мама Галя нянчится с малышами, а Снежана продолжает рожать.

Недавно в гости к молодой семье приехала съёмочная группа, и пока у Нурсултана брали интервью, Снежана родила ещё троих.

1

– Что это за херня?

– Как будто не может быть другого взгляда, – возразила мне Кисонька. – Не всем нравится то, что ты пишешь. Мягко говоря.

– Какая-то сусальная пошлость про беженцев; бедных, блять, но честных.

– Вы сами говорили, что история должна быть связной, – сказала Цыпочка. – Вы дали задание искренне написать про тех, кого мы боимся. И я написала. Я боюсь беженцев, всех этих… как это по-русски… приезжих. Боюсь и хочу с ними подружиться. У меня позитивный настрой.

Я смотрел на Цыпочку, и до меня медленно начало доходить. Цыпочка посещает литературные курсы, где я провожу занятия. Недавно я дал задание написать про тех, кого боишься. Искренне написать. И вот, пожалуйста, результат. Неловко, что я на неё наехал. Если бы я знал, что она автор, выбрал бы слова помягче.

– В отличие от твоего, скажем так, экспериментального повествования, здесь есть и сюжет, и посыл, – продолжила заступаться Кисонька. – Узнаваемые реалии, трудности, которые герои преодолевают порознь и сообща, доброта, светлые человеческие качества. У читателей возникнет контакт с прочитанным, эта история их не отпугивает, она членораздельная и поучительная.

– От этой истории исходят лучики добра, – встряла богиня.

– Социально значимый сюжет, – с важным видом произнёс плотник.

– Такая книга прозвучит, – кивнула дочь.

Наверняка именно так доктора кивают обречённым пациентам перед эвтаназией.

В их глазах я видел сочувствие, какое испытывают к тому, кто утратил нюх. Больше других сочувствие излучала Цыпочка.

– Успокойся, – сказала мне Кисонька. – Зачем сразу так резко реагировать? Хороший учитель учится у своего ученика.

Цыпочка скромно потупила взор. Услышав столько аргументов за, я решил бороться:

– Какой-то, блять, сопливый сериал для дневного эфира, чтоб жирные тётки обрыдались!

Собака на всякий случай отошла подальше. – Я что, матерюсь?

– Да, ты материшься, – подтвердила Кисонька.

– Что же теперь будет? – спросил я, опомнившись.

– Ты слишком нервно реагируешь. Можно просто выслушать, принять к сведению, заимствовать лучшее. А теперь твою книжку пристукнут клеймом «Содержит нецензурную брань», закатают в полиэтилен и запретят детям к ней прикасаться.

– То есть я потеряю покупателей, издатели потеряют продажи, и все мы потеряем деньги?

– Да.

– То есть кто-то, блять, хочет меня обобрать потому, что я матерюсь?!

– Чего ты так разгорячился? Воспринимай всё философски.

– Кто посмел запретить мне материться?!

– Кто-кто, депутаты Государственной Думы Российской Федерации, представляющие весь многонациональный народ Российской Федерации, – сказала Кисонька с достоинством.

– Нецензурная брань… И где они только слова такие выискали, бабьи… Лицемеры, упыри, хотите заткнуть мне рот своим ебучим полиэтиленом?!

Кисонька, дочь, Цыпочка и плотник притихли. Богиня наконец-то перестала полоскать сердце печника, но кран так и не выключила. Вода продолжает течь.

– Значит, маленькие читатели этого не увидят?

– Не увидят, – подтвердила Кисонька.

– Тогда я позволю себе метафору. – Я расправил плечи и громко произнёс: – Хуй вам! Идите на хуй! В смысле, не вы, – уточнил я. – А эти все пусть идут.

Я встал из-за стола.

– Идите на хуй, я вас не боюсь.

– Тебя обвинят в возбуждении.

– В возбуждении чего?

– В возбуждении вообще, в возбуждении ненависти и вражды, а заодно и в перевозбуждении.

– Идите на хуй!

– А ещё тебя в обвинят в разжигании.

– Какое, на хуй, разжигание? Я ничего не разжигаю!

– Ох милый, как бы тебя благочестивые читатели не отпиздили, – сказала Кисонька, подперев щёку рукой на манер деревенской простушки.

Я бесстрашно продолжил:

– Кто я: таракан с писькой или гражданин Российской Федерации?! Ступайте на хуй, старые бляди! От вас несёт аптекой и могилой.

Последние слова прозвучали патетически.

И поэтично.

Во мне много нерастраченной поэтичности.

Дочь захлопала, Цыпочка смотрела с восторгом.

2

Что-то я разволновался. Натуральный приступ отчаяния. Жизнерадостные эскапады висельника. Впрочем, все мы висельники в этом мире. Весь наш земной путь – это попытка выжить, которая однажды неизбежно терпит неудачу.

А если серьёзно, то прошу прощения. Никого не хотел обидеть. Психанул, бывает.

Сами понимаете, не каждый день лишаешь жизни и даришь её обратно.