Фронтмен - Владимир Ераносян

Игрок, которого никто не знает.

Билет, который не сыграет.

Фронтмен, который не вернется,

Тебе не улыбнется,

С мечтой своей он тихо расстается.

Он улетает туда, куда гонит его судьба…

Новый Арбат. Гаснет неон.

Ночь плащом накрывает день.

Листья срывает с раскачанных крон

Вовсе не ветер, а тень…

Я поднимался ввысь, прощаясь со страной, которая дала мне все — любовь родителей, великолепное образование, востребованность и признание. Там, под облаками, я не раз влюблялся, разочаровывался, пребывал в тоске и снова надеялся. Там я верил. В Бога. В искреннюю преданность и бескорыстную дружбу.

И все-таки, я точно знал, я верил, что когда-нибудь вернусь. Домой. Ибо это моя родина, невзирая на то, что я стал гоним. Родину не выбирают, ее любят. Любят вне зависимости от тех, кто пытается сделать тебя чужим в твоем собственном доме.

Я любил мою Россию. Здесь я родился, и никогда не был чужим. И я не понимал, никогда не понимал тех, кто брал на себя право распределять людей на элиту и изгоев, классифицировать их, ранжировать и тем самым унижать. Эти регулировщики не сомневались, что находятся на самом верху собственноручно выстроенной пирамиды. А ведь эта пирамида и не пирамида вовсе, а незамысловатый склеп, колос на глиняных ногах. Это не дом. Это не многонациональная Россия с ее толерантностью, страннолюбием и православной верой в Господа.

Дай Боже вернуться домой, ибо дом там, где ждут тебя твои родные, где тебе комфортно, спокойно и безопасно. Где никто не станет измерять твой череп и вычислять оттенок твоей кожи. Где тебе воздастся по заслугам твоим перед родиной, а не по приватизации…

Французский самолет арабского эмира нес меня в Новый Свет.

Эвакуатор осуществлял похожую процедуру со стареньким автомобилем марки «опель», перемещая его с несанкционированной парковки у центрального входа в аэропорт на штрафную стоянку. Суммы, находящейся в багажнике «опеля» могло бы хватить на покупку всех автомобилей, пребывающих на данной стоянке, а так же на их тюнинг и аэрографию с последующей продажей для съемок художественного фильма со сценой самой масштабной автомобильной аварии века.

Мой самолет благополучно приземлился через тринадцать часов в аэропорту имени Хосе Марти в Гаване. Я вежливо попрощался с пилотами и бортпроводниками, поблагодарив заочно своего неожиданного тайного покровителя. После деликатного досмотра улыбающейся темнокожей пограничницы в оливковой форме я отправился в центр города, чтобы выпить «мохито» в знаменитом баре «Богедита дель Медио», перед тем, как навестить свою мечту в пригороде столицы Гуанабо…

— Ты, значит, на обувку новую польстился? — вкрадчиво шептал обернутый в белоснежную простыню Гараев, наводя ужас на всех присутствующих в сауне, где он наметил показную экзекуцию над предателем. Юный охранник «сдал» секретную информацию за «копейки» по гараевским меркам.

Изменник хлопал глазами, избрав единственно возможную стратегию своей защиты — изобразить из себя абсолютного кретина, не имеющего ничего общего не только с примитивным прогнозированием ситуации, но и с ее осмыслением. Он предстал перед боссом, сидящим в своей коляске посреди грудастых проституток и ближайших людей, абсолютно обнаженным, но обутым в новые лакированные туфли — арабский подарок за мультимедийное сообщение ММС с изображением беглеца и сопроводительным текстом, что искать его поехали в аэропорт «Шереметьево-2».

— Я думал они из любопытства интересуются, — елейным голоском оправдывался малодушный паренек, стараясь прикрыть срамное место, еще и сморщившееся от страха, от бесстыжих глаз усмехающихся девиц легкого поведения.

— А чего ж они тогда тебе туфельки приволокли в подарок? — уже не глядя на глупца, казавшегося Гараеву жалким подобием человека, продолжал свой допрос олигарх. — Я что, мало тебе плачу? Ты же жрал с моего стола! Телок этих пачками жахал! Чего тебе не хватало? Собаки намного вернее людей, но с ними почему-то не церемонятся… А я чего с тобой вожусь, коль ты хуже собаки?…

— Так они, это, туфли заранее подарили… Я подумал, что для них это все равно, что на пачку сигарет раскошелиться, как знак уважения к нашему брату, — нашелся парень, — И только потом, как бы между прочим, по-приятельски спросили, чего это хозяин, Вы то есть, Вадим Аркадьевич, так злитесь, прям рассвирепели, когда по телефону разговаривали.

— Ну, и ты сказал, конечно?… — незамысловатая хитрость паренька бесила Гараева больше его предательства…

— Ну, да…

— И ММС послал…

— ММС?

…Утечку вычислили все те же друзья Гараева из госнаркоконтроля, славящиеся своей несанкционированной прослушкой. Своей услугой они убивали двух зайцев сразу — давали понять Вадику, что он и его окружение на крючке, и одновременно то, что быть на крючке у госнаркоконтроля намного выгоднее и безопаснее, чем пребывать под опекой непредсказуемых фээсбэшников. Непредсказуемых как в размерах гонораров, так и в непроницаемых, почти обезличенных, персоналиях, которым было страшно предлагать эти самые гонорары.

— Ну да, со своего телефона, а потом стер исходящую картинку вместе с текстом… А ведь я фото этого урода, что кинул меня на четыре с половиной миллиона не для того вам всем приказал разослать, чтоб вы арабам его переслали, а для того, чтоб вора поймали… Ну что? Сколько градусов в бассейне?

— Кипяток, Вадим Аркадьевич! — отрапортовал банщик в войлочной киргизке на голове.

— Тогда опустите его прямо в обуви туда. По колени опустите. Член ему оставьте. Пригодится. А в остальном почти как я будет! Да, а ты старайся терпеть и не болтать ногами, а то яйца ошпаришь!

Люди Гараева привязали парня к канату и с помощью такого же бесхитростного, как ложь жертвы экзекуции, рычага с валиком подтянули к металлической перекладине над кипящим бассейном. Он приказал своим гоблинам опустить уволенного охранника в бурлящую воду. Две девицы в это время приступили по просьбе Вадима к оральной работе в полном соответствии со своей квалификацией. В этот момент Вадим Гараев понял, что испытывает двойное удовольствие. Он смотрел на корчащуюся от жгучей боли беззащитную жертву, на безразличных к чужому страданию алчных «куриц», и осознавал свое полное превосходство и безграничную власть над мелкими людишками. Это чувство показалось ему упоительным, и он, безусловно, захотел бы повторить оргазм от этих неповторимых ощущений еще не раз.

Истошный вопль услаждал слух лучше музыки. Пар и удовольствие слепили глаза. Он уже не видел, как подергивались шлюхи, когда до них долетали горячие брызги.

Поначалу они боялись обжечься, но скоро поняли, что брызги за время своей траектории успевают остыть. А значит, опасаться было нечего. Папочка же, их всемогущий повелитель, ничего не боялся. Его парализованные ноги, соприкасаясь с горячими каплями, оставались обездвиженными. Их нервные рецепторы уснули вместе с чувством сострадания и милосердия еще в девяностых. Эти чувства присущи великодушным королям, но он был королем животных. Одно из которых сварили по его команде.