Сущий рай - Ричард Олдингтон

— Знаете, ведь вы могли бы неплохо зарабатывать, если бы взялись за дело всерьез, — одобрительно сказал Ротберг.

— Благодарю! Растрясти свои мозги на этом и потерять способность делать что бы то ни было кроме денег. У меня есть другое занятие.

— Что именно?

— Так, небольшая исследовательская работка.

— Этим много не заработаешь, — внушительно сказал Ротберг.

— Мне претит наживаться за счет человечества, — язвительно сказал Крис. — А то бы я непременно занялся вооружениями ради сохранения мира. Ну-с, до свидания.

Из квартала суда Крис вышел через Линкольнс-Инн-Филдс на Кингзуэй и направился к Британскому музею. Был один из столь частых в Лондоне мягких серых дней, когда даль заткана паутиной легкого тумана. В то время как Крис шел по Кингзуэй, также окутанный туманом какого-то пассивного всеотрицания, небо прояснилось и улицу осветили неяркие лучи бледно-бронзового солнца.

Эта перемена тотчас привлекла его внимание, и на мгновение будничный сквер предстал перед ним с какой-то необычайной ясностью. У него было ощущение, что он оторвался от неподвижной рутины существования и реально ощутил биение времени. Вещи утратили свою условную неизменность, стали отражением в потоке, приобрели на мгновение иную реальность, так что тротуар под его ногами был уже не просто тротуар, а горная порода, добытая и обтесанная и незаметно стирающаяся в пыль шагами бесчисленного множества ног.

Прохожие были теперь уже не просто неприметные фигуры и даже не конторщики, машинистки, покупательницы, фланеры, посыльные, полисмены, безработные, а Мужчины и Женщины с обнаженными, живыми под уродливой одеждой телами, приемники и передатчики жизни, соединенные от тела к телу, как звенья бесконечной цепи, уходящей далеко в прошедшее и будущее, — открывшийся на мгновение взору разрез огромной трагикомической диорамы, именуемой историей человечества. В то же мгновение его охватило ощущение неизмеримости пространства: вокруг него город раздвинулся до своих самых отдаленных предместий, до полей и лесов, и деревень, и других городов, до морского берега и моря, до океанов и континентов, разбросанных по всему земному шару, вертящемуся под своей прозрачной защитной пленкой воздуха, — и, однако, все это был лишь комплекс мельчайших волновых частиц электромагнитной энергии.

Ему захотелось крикнуть всем этим людям:

— Смотрите! Смотрите! Мир жив!

И вдруг, так же внезапно, как поворот выключателя освещает комнату или погружает ее в темноту, это состояние повышенной восприимчивости исчезло. Его взгляд машинально прочел объявление на газетном киоске: «Смерть известного спортсмена». И он снова погрузился в мир вещей, который только что казался ему иллюзией и который любой из прохожих стал бы свирепо отстаивать как единственную реальность.

Он медленно и задумчиво пересек Холберн, повернул к уродливым чугунным воротам музея и поднялся по широким ступеням к его ионическому портику. Подчиняясь импульсу, разбуженному этим мгновенным видением, он прошел мимо читального зала и больше часа медленно бродил по залам и комнатам, приютившим бренные останки нашей истории; он не останавливался ни перед одним экспонатом, только лишь восстанавливал в памяти последовательные звенья цепи прогресса. В течение этого часа перед его мысленным взором прошли палеолитический, неолитический и бронзовый века; Египет, Шумер, Вавилон, Ассирия, эгейский мир, хетты, Греция, этруски, Рим, Индия и Китай, Мексика, Перу, майя, Средние века и беспорядочная груда обломков так называемых первобытных культур.

Обессиленный всем, что он видел, и еще больше игрой собственного воображения, он опустился на скамью и закрыл глаза рукой.

«Могут ли жить эти мертвые кости? Что это — Валгалла или морг? Здесь, передо мной, конспект тысячелетий человеческого труда, терпеливо извлеченный из развалин сожженных и разрушенных городов или из могил. Сколь многие из тех, чья могильная утварь собрана здесь, надеялись жить вечно. Могло ли им присниться, что обителью блаженных окажется для них здание музея? Как смотрит вот этот доисторический египтянин на место своего успокоения на берегах Темзы, и долго ли он здесь пробудет? Те, что высекли из камня, доставили в Египет и воздвигли обелиск, который мы теперь называем Иглой Клеопатры, были, быть может, его отдаленными и чуждыми ему потомками.

Могут ли эти мертвые кости ожить? Или они навсегда останутся только беспорядочной грудой разбитых статуй, изъеденной временем бронзы, костей и черепков — бессмысленных обломков мертвых религий? Неужели мы не сможем по крайней мере хоть понять их, разгадать власть этих мертвецов над нами — власть суеверий, предрассудков, безумных вымыслов, которые мы называем „традицией“? И все же сохранить благодарность к ним за то хорошее, что они нам завещали? Но прежде всего — освободиться от проклятого Прошлого.

Так было всегда: люди приходили и разрушали то, что терпеливо и любовно создавалось поколениями. Они, глупцы, думают, что в этом их превосходство — разрушать то, что они не могут сделать сами. И вот теперь мы снова готовимся к войне, готовимся выпустить на волю разрушительные силы, которые уничтожат не только нас, но и эти жалкие остатки всех устремлений и усилий человечества. А во имя чего, боже милостивый! Во имя чего? Лучше бы нам остаться мирными каменотесами каменного века, чем жить под этой идиотской угрозой массового разрушения, видеть каждую минуту оскал огромного кретинического идола, склонившегося над Европой.

Жизнь — это только жизнь, и больше ничего: ежедневное, ежечасное живое ощущение становления. Это кажется так просто, а между тем Мелвилл среди своих людоедов был в большей безопасности, чем мы среди кровожадных дураков и негодяев, которые правят нами и держат в своих руках толпу. Да, возлюбленные мои сестры, бросайте свои обручальные кольца в кипящий котел войны. Или, еще лучше, бросайтесь туда сами, или ступайте размножаться к обезьянам.

В человеческих существах живет инстинкт жертвовать собой ради своих детенышей, ради будущего. Вот на этом-то всегда играли и продолжают играть первосвященники и полководцы. Бессмертие, сила и слава…

Мужчинам и женщинам нет никакой необходимости страдать так, как они страдают сейчас. Их надувают, одурачивают, предают, эксплуатируют, унижают. Так пусть же они поработают головой над своим освобождением. Не верьте тем, кто говорит, что вы будете бессмертны, если разделите их предрассудки.

Освободите свои умы, сделайте последние усилия, научитесь понимать и действовать разумно, или вы погибнете, и погибнете так основательно, что не останется даже археологов и музеев, которые соберут обломки вашего крушения».

Бойкот, которому общество по финансовым соображениям заслуженно подвергло Криса, распространился и на корреспонденцию. Крис привык писать и получать много писем, и то, что это внезапно прекратилось, и целый ряд других мелочей того же рода должны были бы дать ему правильное представление о корыстной природе человека. Вначале это поразило его, а потом он перестал удивляться, вспомнив о судьбе полярного волка, который не может угнаться за стаей.