Как опасно быть женой - Дебра Кент

– “Обманутый Артур”. Купил на блошином рынке в Лондоне, – поясняет Эван и показывает на парочку, обнимающуюся на лесном мху. – Знаете, кто это?

– Расскажите, – прошу я.

– Ланселот, отважнейший и благороднейший рыцарь Круглого стола. Обнаженная дама в его объятиях – Джиневра, любимая супруга Артура, самая высокородная из женщин Камелота.

– Похоже, им вместе… м-м… не скучно.

– Да. – Эван обращает мое внимание на маленькую фигурку внизу холста с колчаном стрел за спиной, частично скрытую пышной растительностью. – А что вы скажете о данном персонаже? Догадываетесь, кто он?

– Артур, надо полагать?

– Верно. Сидит в засаде.

– Зачем?

– Видите ли, по легенде, Артур вполне справедливо подозревал свою жену и вернейшего соратника в любовной связи.

Этих слов, “любовная связь”, оказывается достаточно, чтобы меня охватил жар. Я еще помню, что такое невозмутимый вид, и лихорадочно пытаюсь налепить на лицо его факсимиле.

– Он сказал всем, что отправляется на охоту. И пошел, только не за дичью, а за правдой. И, как видите, вот-вот найдет.

Я не отрываю глаз от картины и вдруг вижу за кустом своего лысеющего мужа в “докерсах” защитного цвета.

– Все, пора работать.

– Конечно, – вскакивает Эван.

– Спасибо за кофе.

– Рад был вас угостить. – Он провожает меня к выходу. Я берусь за дверную ручку, и тут из моей папки на пол выпадает фотография. Эван наклоняется, переворачивает ее, смотрит. – Ага! “Лорелея, прелестная жемчужина в раковине”, – читает он вслух.

Мы неловко стоим друг перед другом. Пухленькая Лорелея с коническими грудками и накладками на сосках томно взирает на нас. Я забираю фотографию, кладу в папку и снова тянусь к двери. Эван вдруг делает шаг назад и хватает что-то с письменного стола.

– Чуть не забыл! – Он протягивает мне сложенный лист бумаги, сует руки в карманы и указывает квадратным щетинистым подбородком: – Вам.

– Что это?

– Идея для выставки в Бентли. После прочтете. – Он поправляет упавшую мне на глаза кудряшку – так нежно и ласково, что у меня щемит в груди. – По куртуазной любви вы ведь еще ничего не делали? А может получиться весьма интересно. Если мы с вами над этим вместе… поработаем. Мое начальство настаивает на расширении связей между факультетами. По-моему, это ответ на их молитвы. А по-вашему?

– Тоже.

– Правда?

– Правда.

– Мне это совсем недавно пришло в голову. Готовился к семинару и в сотый, наверное, раз читал одну из своих любимых поэм. Подумал о вас. А потом – о Бентли. Вот в голове и щелкнуло.

Я стараюсь не вникать в тайный смысл его слов. И все-таки… читая любимую поэму, он подумал обо мне. Он думает обо мне, когда работает. Думает обо мне. Прекрати, Джулия! У вас самый обычный деловой разговор: преподаватель подкинул идею выставки замдиректора Бентли. Я передам все Лесли, и, если она одобрит, мы этим займемся. Чего проще. А если повезет, идея покажется Лесли идиотской, и мне больше не придется встречаться с Эваном Делани.

Я то и дело ловлю себя на мыслях о нем. Любит ли он спать допоздна, завтракает ли, читает ли по утрам газету, держит руль машины двумя руками или одной? Изредка я разрешаю себе подумать и о другом: каков на вкус его поцелуй? В чем он спит? В трусах и футболке, просто в трусах или без ничего? Как занимается сексом – с открытыми глазами или закрытыми? А в самые крамольные минуты я пытаюсь представить себе его оргазм. Стонет ли он, выкрикивает что-нибудь? Сразу засыпает или готовится к следующему раунду?

– Джулс, это потрясающе! – На Лесли розовый костюм от Шанель, опаловые колготки и розовые лодочки – не модная дама, а какая-то пастила. – И главное, САМОЕ время! Деканат как раз дает новый грант на междисциплинарное эстетико-творческое образование. Грант на “ЭТО”, очень остроумно. Сейчас, секундочку. Где-то тут было под рукой. – Лесли круто разворачивается в кресле и щелкает мышью. – Секундочку. Секундочку. Нет. Не то. Блин. Стой-ка! Вот. – Она щелкает еще несколько раз и читает вслух: – “ЭТО”… междисциплинарное… трам-пам-пам… усовершенствование подхода… образование… трам-пам-пам… продвижение идеи академической унификации… очевидное… трам-пам-пам… тру-ту-ту… и прочая мутотень. – Она снова поворачивается ко мне: – Короче, если надо – грант наш. Под Средневековье сейчас охотно дают. А остальные предложения – дерьмо.

– Откуда ты знаешь?

– Скажем так: у меня в деканате свой источник. Куннилингуса от него под угрозой расстрела не добьешься, зато омлет по-испански готовит потрясающе. – Лесли обращается к экрану компьютера и еще пару раз щелкает мышью. – Черт. ЧЕРТ! Срок подачи – пятница. Успеешь подготовить? Так, без завитушек? А я напишу заявку. Это мне раз плюнуть, хоть с закрытыми глазами. Главное – отправная точка. Пожалуйста, Джулс. На всю жизнь обяжешь.

Я с опаской разворачиваю листок, который мне дал Эван. Вдруг это не средневековая поэма, а любовное письмо, страстное признание, что-то вызывающе сексуальное? Но когда я наконец решаюсь взглянуть на текст одним глазком, оказывается, что он на немецком.

Беру университетский телефонный справочник и нахожу рабочий номер Эвана.

– Есть одна загвоздка, – говорю я, прекрасно понимая, что в свете завязавшегося сотрудничества могу звонить ему в любое время, как только захочу услышать его голос. Конечно, никто не собирается так поступать, но сама возможность соблазнительна. – Ваша поэма на немецком.

– Правда? Извините. Я хотел дать перевод. Может, зайдете? Или я сам закину.

– Нет-нет, ничего страшного. – Я, словно оберег, потираю обручальное кольцо. – Не к спеху. Бросьте во внутреннюю почту.

Я внимательно разглядываю твердые согласные и короткие слоги поэмы, отыскивая знакомые слова. У меня никогда не было сложностей с иностранными языками. Почему не попробовать разгадать эту шифровку? Страшно волнуясь, поднимаюсь по темной лестнице в библиотеку, уединяюсь в глубине зала и начинаю разбирать текст со словарем, который нашла в отделе справочной литературы. Сердце едва не выпрыгивает из груди.

Is aber daz dir wol gelinget, so daz ein guot wip din genade hat, hei waz dir danne froiden bringet, so si sunder wer vor dir gestat, halsen, truiten, bigelegen.

Через сорок минут мне удается одолеть всего десяток слов, и в них пока нет ничего романтического. Вообще белиберда какая-то. “Хоть с этим надежда на успех, с ней guot (?) выздоравливает или приходит в себя с момента ваших.” Нет, это явно не современный язык.

Я уже готова отказаться от этой затеи, но тут меня осеняет: фрау Хоффман, хозяйка немецкой булочной. Она как-то вскользь упоминала, что в “прошлой жизни” преподавала германские языки и лингвистику в Гёттингенском университете. Их с мужем Альбертом уволили в 1935-м, и они бежали сначала на Кубу, а потом, в 1956-м, в Соединенные Штаты. “Мы не очень горевали из-за потери работы, – сказала она тогда. – Жизнь спасли, и то счастье. Пекарь, преподаватель, какая разница? Мы живы, мы вместе – а больше ничего не нужно”.