Кто смеется последним - Юрий Львович Слёзкин

стуча деревянными сабо по мостовой, смотрели в землю, пьяницы останавливались у красных афишек, чтобы, склонив голову, вернуть земле ее пьянящий хмель.

Любопытные должны были прийти позже. В семь часов обратила свое благосклонное внимание на красную афишку m-me Какерлак. Она только что вышла за ворота с корзинкой под рукой. Сон еще не сбежал с ее глаз. M-me плохо спала эту ночь.

— Доброе утро, m-me Ригаду, — крикнула она соседке, переходящей улицу, — а у меня неприятности…

— Какие?

— Вчера вечером мою дочь привезли из театра с вывихнутой ногой. Пришлось позвать доктора. Он вправил ей ногу, но приказал лежать неподвижно несколько дней. Вы представляете себе, что это значит! Несколько дней не двигаться с места, тогда как бедняжка должна, по контракту, танцовать ежедневно. Что вы на это скажете?

— Это ужасно, m-me Какерлак, — возразила соседка. — Надо же случиться такому несчастью… А у меня, представьте, тоже горе! Моя Минет, которую я так люблю, съела все заливное, приготовленное на сегодня. Так-таки вылизала его дочиста!

— А все потому, что вы держите у себя эту противную кошку, — вставила свое подошедшая m-me Берже, — сколько раз я вам говорила…

— Ах, нет, m-me, что вы! — подхватила ее слова еще одна дама, поспешавшая к группе знакомых. — Кошки совершенно необходимы там, где водятся крысы.

— И вот теперь я не знаю, как быть, — продолжала mme Какерлак. — Дочь говорит, что ей могут отказать от места…

— Это вполне вероятно, — отвечала m-me Берже, торопившаяся отвечать даже тогда, когда не знала, о чем идет речь. — Многие домохозяева категорически воспрещают держать в квартирах кошек…

M-me Какерлак всплеснула руками: о каких кошках говорит ей m-me Берже?

— У меня нет никаких кошек!

И в то же время в глаза ей метнулась красная бумажка. Она торчала в том месте, где еще вчера вечером ничего не было. Стоило обратить на это внимание.

— Посмотрите, mesdames, здесь что-то написано!

— Да, красная бумажка, — подхватила m-me Ригаду, самая подвижная из присутствующих.

— Это воззвание, — вставила свое веское мнение m-me Берже.

— Я читаю только лишь воззвания Бурбонов, — возразила дама, пришедшая последней и страдавшая одышкой, — но те печатаются на бело-голубой бумаге!

— «Социалист-предатель», — прочла m-me Какерлак. — «Товарищи, прочтите эту стенограмму, не требующую комментариев…»

Дальше m-me Какерлак читать не могла. Ее придавили к стене новые любопытные.

— Конечно! — кричала в задних рядах одна почтенная особа, размахивая корзинкой. — Это проделки анархистов! Они хотят взорвать Елисейский дворец!

— Долой мошенников, залезающих в наши карманы! — завизжали другие почтенные дамы. — Скоро ничего нельзя будет купить на базаре. Франк падает, цены растут…

— Боши не платят нам контрибуций!

— Они хотят еще отнять у нас колонии!

— Социалисты заодно!

— Колонии нас кормят! Никто их не может отнять!

— Да здравствуют Бурбоны!

— Идем скорее к Центральным рынкам. Сегодня последний день свободной торговли.

— Что?

— Как?

— Пустите, mesdames, пустите! Я выцарапаю ей глаза!

Толпа гражданок росла. К ней присоединились мальчишки.

Кто-то с фонарного столба кинул в толпу, как картечь:

— Авто, метро, трам и фиакры забастовали. Граждане, можете идти пешком!

М-ше Какерлак едва выбралась. Она опрометью кинулась к себе домой.

— Флипотт! — взвизгнула она, вбежав в комнату, где лежала ее дочь, — Флипотт! Началась революция! Я сама читала красную афишку!

Флипотт со стоном повернулась.

— Что ты говоришь, мама? Какая революция?

— Самая настоящая, не требующая комментариев — как написано в воззвании!..

В квартире Лагиша трещал телефон. Сонный лакей, поддерживая незастегнутые брюки, кричал:

— Нет! нет! нет! да нет его дома, говорят вам! Не знаю! Нет! Не возвращался со вчерашнего вечера. Не знаю!

Почтенные гражданки, кроме m-me Какерлак, оставшейся дома при больной дочери, мчались сомкнутыми рядами по улицам к Центральному рынку. К ним присоединялись все новые воительницы. Шляпки съезжали на затылок и на нос, вязаные косынки развевались подобно крыльям летучих мышей. Окна дребезжали от их визга.

Зеленной ряд был взят приступом. Красные пучки редиса, золотые связки моркови, бильярдные шары луковиц, изумрудные султаны петрушки и сельдерея, завитые парички салата носились над головами сражавшихся.

— Долой социалистов и бошей!

— Да здравствуют Бурбоны!

— К черту Лагиша!

Впервые Париж видел такое восстание женщин. Феминистки могли радоваться.

— Гражданки! — надрывалась одна из них, взобравшись на газетный киоск. — Ваши дети будут голодны и несчастны до тех пор, пока вы не возьмете бразды правления в свои руки. Да здравствует женщина-президент!

Она была великолепна, эта Лизистрата двадцатого века. Глаза ее из-под пенсне метали молнии, костлявые пальцы в клочья разрывали воздух.

Женское море выступило из берегов Центрального рынка и разлилось по Большим бульварам. В двух-трех местах нашли исцарапанных и искусанных полицейских, пытавшихся водворить порядок.

Телефонный звонок в квартире Лагиша надрывался. Лакей, обескураженный, перестал отвечать.

Начальник полиции распорядился вызвать пожарные команды. С безоблачного солнечного неба на протестующих хлынул дождь.

Густые толпы любопытных высыпали на улицы и стояли на тротуарах, смотря на демонстранток.

Выступили монархические организации и «Лига отделенных начальников» — с бело-голубыми стягами. Рядом с красными афишками налипли бело-голубые — с призывом:

ГРАЖДАНЕ, ТРЕБУЙТЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ БУРБОНОВ!

В десять часов горничная разбудила m-me Мопа.

— M-me, вас хочет видеть его превосходительство, m-r Дюкане.

— Я хочу спать, — пролепетала Колибри.

— Они настаивали, чтобы я вас разбудила.

— Хорошо, пусть войдет.

Дюкане тотчас же появился в дверях. Он даже не улыбнулся, взглянув на сонное, розовое личико Эрнестины, выглядывавшее из-за спутанной сети пепельных волос.

— Эрнестина, скажи мне, какая контора прислала тебе монтеров для проводки электричества к вчерашнему вечеру?

— Каких монтеров? Я ничего не понимаю. Что с вами, мой друг?

Она потянулась, потом подобрала под себя ноги и села в глубине алькова.

— Вы даже не поздоровались со мной.

— Ах, дитя мое, не сердись на меня. Я очень взволнован. В семь часов меня разбудили сообщением о вчерашнем скандале у тебя на вечере. Только что я прочел статью в «Благе народа» и подпольный листок, где передан диалог Лагиша и Панлевеса. В Париже объявлена забастовка при таких же странных обстоятельствах, что и в Марселе. Лагиша нет дома. Полиция сбилась с ног. Это грозит окончиться грандиозным скандалом и падением министерства. На бирже смятение. Акции колониальных железных дорог подымаются катастрофически, а мы не успели сделать и половины. Я приму меры, чтобы спасти положение, но мне нужно найти концы.

M-me Мопа проснулась окончательно. Она не проронила ни одного слова.

— Прекрасно, но зачем вам контора?

— А вы помните наш разговор вчера утром?

— Да.

— Вы помните монтера, который находился там?

— Помню… Вы думаете…