Ледяная страсть - Кей Мортинсен

Гнев придал ему силы. Он поднимал огромные каменные блоки и отбрасывал в сторону, будто они ничего не весили. Его мышцы были напряжены до предела, а вены на шее вздулись.

Футболка прилипла к его телу и была вся в пятнах от пота и сажи. Время от времени Марк не снимая перчаток, нетерпеливо смахивал пот, который застилал ему глаза.

А глаза! Они, казалось, метали молнии. У нее возникло такое чувство, что он смотрит на нее из темной глубокой пропасти, в которую попал. Ее сердце ныло от жалости к нему. Он, должно быть, разорен! — внезапно пришло ей в голову. Вот почему Оливия была еще суровее, чем обычно.

— Марк, неужели ты все потерял? — робко спросила она.

Он резко повернулся к ней, жестко сжав губы.

— А если и так?

Она замерла, не в состоянии найти слова утешения.

— Это просто ужасно!

— А разве может быть что-то ужаснее вот этого? — И он обвел рукой руины и развалины.

Миранда могла понять его горечь. Он опять отвернулся от нее, но она ощущала потребность сказать ему о своих чувствах. Он должен знать, что она вовсе не посторонний наблюдатель, что она тревожится о нем, что она готова разделить его боль, и если она ему нужна…

Она ощутила еще большую, чем вчера, потребность быть нужной ему и постаралась сдержать слезы.

— Я не могла поверить моим глазам, — дрожащим голосом начала она. — Я представляла, как снова увижу деревья и цветы, поля и луга, ряды деревьев в питомнике… А увидела лишь гору пепла и обгорелое дерево. — Ее горло перехватило, но она не могла остановиться. Ей так хотелось достучаться до Марка, выразить свое участие. — Так страшно было идти по тем местам, где когда-то был луг. Трава трещала под моими ногами. Каждый шаг поднимал в воздух тучи пыли и сажи. — Она зябко повела плечами, хотя стояла ужасающая жара. — Я думаю, что буду чувствовать этот запах еще долго. И это все, что осталось от нашего дома. Это так ужасно…

Миранда больше не могла сдерживать слезы и замолчала, тихонечко всхлипывая… Комок в горле не давал ей говорить, а слезы были горячими и прожигали дорожки на перепачканных щеках.

Марк перестал разгребать завал из обгорелого дерева и остановился, глядя на нее, все такой же холодный и отстраненный.

— Да, не осталось ни одного предмета старинной мебели, ни одной фамильной драгоценности, ни одной дорогой картины.

Она прижала руки к груди, чтобы сдержать сердцебиение.

— Неужели не удалось ничего спасти? — Марк бросил на нее уничтожающий взгляд, который был настолько злым, что она даже вздрогнула. Но почему? Почему он так сердит именно на нее? Разве она виновата в том, что произошло?

— Меня здесь не было, — сердито сказал Марк. — Когда узнали о пожаре, все занялись спасением лошадей и других животных. Это было важнее всего. — Он опять сверкнул глазами на испачканном лице и презрительно хмыкнул. — Когда же они вернулись в дом, то туда было опасно входить. — Его рот исказила недобрая ухмылка. — Так что тебе не достанется никаких сокровищ, Миранда.

Она прикусила губы, едва сдерживая слезы, когда встретила его холодный взгляд. У нее подогнулись колени. Она поняла, что между ними нет ничего. Никогда ничего не было и быть не может. Тот его поцелуй был вызван лишь мгновенным порывом. Она была рядом вполне доступна, почему же не воспользоваться случаем?

Отчаяние охватило ее, и она бессильно опустилась на колени, не в силах больше стоять. Что-то острое вонзилось ей в ногу, но ей было уже все равно.

— Но где же ты был тогда? — растерянно спросила она.

— Я прилетел из Африки, как только узнал о пожаре. Где-то неделю назад.

— Из Африки? — как попугай повторила она.

Он тяжело вздохнул.

— Я езжу по свету, разыскивая новые виды растений и новых производителей растительного материала.

Она пыталась понять, что он говорит ей, но ее мозг, казалось, заржавел.

— Так ты не жил здесь с бабушкой? — недоверчиво спросила она.

— А это имеет какое-то значение? Да будет тебе известно, я почти не жил здесь после смерти родителей, может быть всего несколько лет.

— Так ведь тебе было всего пятнадцать! Куда ты мог поехать?

— Я сбежал в Сидней и устроился на корабль юнгой. Вернулся только через пять лет, когда узнал, что дедушка умер, и поговаривали, что ферму собираются продавать. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы этого не произошло. Затем я нашел хорошего управляющего и опять отправился в свои путешествия. К твоему сведению, мы с бабушкой придерживаемся диаметрально противоположных взглядов на жизнь. Допрос окончен? — грубо спросил он. — Теперь отправляйся домой. Ты и так уже перепачкалась. Найди кого-нибудь из рабочих, они отвезут тебя.

— Теперь я поняла, почему ты был такой чумазый, когда встречал меня, — сказала Миранда тихо. — Вот почему ты работаешь так много! Вот почему ты так злился на меня в аэропорту. Разве нельзя было сразу же сказать мне о пожаре?

— С какой стати я должен был это делать? — отрезал Марк, поворачиваясь к ней спиной, опускаясь на колени и разгребая кучу перед собой. — Мы сообщили об этом твоему деду. Он сам решил ничего тебе не говорить! Почему я должен ставить под сомнение его выбор?

Миранда непонимающе раскрыла глаза.

— Так дедушка знал? А он-то почему мне ничего не сказал?

Миранда вспомнила, как вчера Марк заливался смехом, говоря, что дедушка поставил ее в глупое положение.

— А разве тогда ты бы поехала сюда?

— Конечно, нет, — прошептала она пересохшими губами.

— Вот он тоже так подумал. — Марк обжег ее презрительным взглядом.

— Но как же вы все могли утаить это от меня? — запротестовала она.

Марк выпрямился и подошел к бутылке с водой, стоящей прямо на земле. Он отпил из нее несколько больших глотков и ответил лишь после этого.

— Если бы ты знала, что наша усадьба исчезла в огне, ты бы наверняка осталась дома. Признайся честно, Миранда, тебе ведь нет никакого дела ни до питомника, ни до плантации. Тебе важна лишь их ценность в денежном исчислении.

Девушка разгневанно вскрикнула, и ее глаза вспыхнули серебряным огнем. Она подбежала к Марку и в бессильном гневе застучала кулачками в его широкую грудь.

— Да что ты себе позволяешь! Послушай меня, наконец! Я любила это место, и сейчас мне больно видеть, во что оно превратилось!

Он схватил ее руки и оторвал от своей груди, затем наклонился, поднял с земли горсть земли, смешанной с пеплом, и подбросил ее в воздух прямо перед ее носом.

— Посмотри лучше вот сюда! — проревел он. — Для тебя все это — лишь роскошь, которую ты потеряла, атрибуты богатства и успеха. А для меня — моя кровь и плоть, боль и радость. Я сделал Брокен-Хилл известным по всей стране. Я знаю каждое растение, посаженное на его плантациях. Каждое семечко прошло через мои руки, я могу точно сказать, откуда привезено какое растение, когда сделана прививка. Годы труда и одержимости потрачены на питомник. Вот что я потерял! — Его глаза горели сердитым огнем. — Ты говоришь, что тебе больно? Да что ты вообще знаешь о чувствах?