Крысоловка - Ингер Фриманссон

Она и поддалась на уговоры.

Туфли. На один-единственный раз. Достала туфли, поставила на пол. В коробке клубок пыли. Отнесла коробку на кухню, вытряхнула, протерла начисто. Целая простыня из ситца, расстелила салфетку на дне коробки, разгладила складки – настоящее ложе. Салфетки эти специально под чашку подобраны. С теми же цветочками. Две чашки, салфетки и свеча. Когда-то всё купил Томас – в подарок. В июле. Салфетки ни разу не пригодились. У нее не бывало гостей. Две чашки в цветочек – и никого. Нет, одна. Вторая обратилась в осколки, перепачканные кровью.

Нэлья…

Зверек лежал у нее в ладони. Лапки врастопырку, безжизненная. Крошечные, такие милые пальчики скрючены. Коготки едва разглядеть.

Взяла другую салфетку, завернула. Прикрыла тельце белым. Уберегла от тьмы. Влезла в сапоги. Почва под березой мягкая, песок да хвоя. Легко копалось. Глубоко. Рядом с местом, где покоился Акела. Мазнула вокруг конусом света от карманного фонарика.

Фиалки. Сорвала несколько стеблей. Уложила в ямку. Прежде чем опустить туда картонку.

В доме все должно быть как всегда. Она навела чистоту. Всё вытерла.

Стеганый коврик лег на подвальный люк.

Спать.

Всё как всегда.

Ничего не произошло.

Ничего не случилось.

И тотчас – звук. Урчание. Из сумки. Только сейчас заметила. Большая сумка из коричневой замши. Потянула к себе. Открыла.

Звук издавал мобильный телефон. В точности как у нее. Поднесла к уху. Голос звучал четко, но испуганно:

– Ингрид, где ты? Что-то случилось?

Затаила дыхание.

– Девочка моя любимая! Отвечай, я волнуюсь…

Она выключила телефон.

Взяла лопату и снова вышла на улицу.

Клочки всплывают в памяти.

Мое.

Имя.

Ингрид Маргарет Андерссон. Родилась девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года в Йончепинге. У папы и мамы Андерссонов. Эдвин и Вега. Мои родители, а я старшая дочь.

Я хорошая дочь? Очень хорошая? Старалась быть такой.

От слез липко.

Пошевелила рукой, удалось согнуть в локте. Лежа на спине в полной темноте, она коснулась мокрых ресниц.

Плакса. Но здесь. Любой бы плакал.

Потому что она внутри кошмара.

Ингрид Андерссон Брун.

Здоровенный нос Никсона…

– А у тебя здесь чудесно. Милый книжный магазинчик. Настоящее гнездышко! Стану ходить сюда с превеликим удовольствием. На этот раз, Ингрид, я принес просто лакомые кусочки. Книги станут разлетаться, как мороженое в аду. Обогатишься, что твой тролль.

Все эти новые глянцевые обложки… Выложил их на стол в подсобке. Там же, куда когда-то уложил ее Титус. На спину, вот как сейчас. Прямо на красную скатерть, которую купила она, чтобы создать в подсобке уют. Задрал ей юбку… да, она стала носить юбки. Внезапно почувствовала себя женщиной. Хотела быть женщиной.

Все эти глянцевые обложки…

– Хотя у тебя полна коробочка, наверное? Или ты предпочитаешь нечто особенное?

Никсон морщит нос. Смеется. Капельки слюны обдают ее руки.

Нет. Нет у нее уже никакого магазина. В ее магазин запустила когти «Академкнига». Идеальная точка продаж. Видите ли, в книжном магазине можно работать и частным образом. Группы приходили для изучения и обмена опытом. Книготорговцы в Старом городе. Полюбуйтесь на счастливчиков!

– Хотя у тебя, наверное, остался книжный магазин? Или ты предпочитаешь особенные издания?

Нос Никсона морщится. Он смеется. Мелкие пузырьки слюны попадают ей на запястья.

Нет. Магазина у нее больше нет. В ее магазин запустила когти «Академкнига». В ее идеальный магазин. Пример для всех. Видите ли, книжный магазин может быть и независимым. К ней ходили на экскурсии, целыми группами – перенимать опыт. Женщина торгует книгами в Старом городе. Полюбуйтесь!

Однажды утром порог перешагнули два шпиона из крупной сети. Женщина и мужчина.

– Да у вас тут поистине идеальное малое предприятие!

– Спасибо, – ответила она.

Внутри все сжалось от беспокойства.

Обошли прилавки, набрали стопку книг. Заглянули в подсобку. Замерили габариты. Женщина была в сапожках на высоком каблуке. В сапожки заправлены брюки. Молодая.

– Весьма впечатляет, – кивала гостья.

Задремала. Проснулась от холода. На ощупь принялась искать одеяло. В предрассветные часы в комнате всегда так холодно…

– Волк – зубами щелк! – смеялся Титус и разводил руки в стороны. – Заползай на меня, маленький костерок. Приди ко мне, и я тебя согрею!

Всполох лилового, всполох боли.

Увидела стопку листов и вспомнила. Работа, которую нужно доделать. Полночь. Вернулась на диван. Принялась вычитывать. Не позволит она Оскару Свендсену издеваться над ней. Она ведь тот самый кремень, как презрительно называл ее этот выскочка.

Сварила и выпила крепкий, бодрящий кофе. Не из той, одинокой теперь, чашки с цветами. Из другой, с фигурной ручкой, купленной в Турешэллберге[14]. Они вместе с Анние ездили туда на рождественскую ярмарку. Обычно от таких развлечений она держалась подальше: слишком много людей, слишком много надоедливых детей. Но зато есть синяя чашка, из которой так приятно пить кофе по утрам. И Анние купила себе такую же.

– Буду пить из нее и вспоминать тебя. Так что мы сможем думать друг о друге.

Тоска у Анние прошла. Вот и хорошо. Останки ее пропавшей коллеги Верит Асарсон наконец-то нашли. Той, что исчезла несколько лет назад. Анние тяготила неопределенность, но теперь все разъяснилось. Вероятно, Верит вышла на тонкий лед Мэлар за Хессельбю. Утонула. И только спустя годы ее вынесло на берег. Или то, что от нее осталось. Теперь есть могила, которую можно навестить. Конец истории.

Иногда Анние пыталась поговорить о Титусе.

Ведь они виделись каждый день, были компаньонами. Роза и слышать ничего не хотела.

– Если ты упомянешь его имя, дружбе нашей конец.

– Всё настолько серьезно?

– Да. Настолько.

Прочитала несколько страниц. Ни одной ошибки. Неужели правда? Надо перечитать. И тут же наткнулась на опечатку. С яростью исправила. Вставила запятую, еще одну. И где были ее глаза? Поднесла очки к свету. Грязные. Пошла в ванную комнату, вымыла.

Заглянула на кухню. Люк в подвал закрыт. Домотканый коврик лежит ровно. Она часто мыла его жаркими летними днями. Спускалась к озеру и скребла, выбивала, полоскала. Как в старину. Оставляла просохнуть на солнце. Аромат мыла, чистоты.