Библейские истории для взрослых - Джеймс Морроу

— Я Яхве, Бог твой, — начинаю я, — который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов…

— «Не будет других богов пред лицом Моим» — верно? — вопрошает Сын Ржавчины, когда мы шагаем по Саут-стрит.

— Верно, — отвечаю я.

— И ты не видишь подвоха?

— Нет.

Мой спутник улыбается:

— Подобное предписание предполагает, что существует лишь одна истинная вера. Оставь это так, Domine, и ты ополчишь христиан против иудаистов, буддистов против тех, кто исповедует индуизм, мусульман против язычников…

— Преувеличение, — настаиваю я.

— Два: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле…» И здесь снова семена раздора. Представь себе те недобрые чувства, которые вызовет эта заповедь в отношении римско-католической церкви.

— Придется закрасить Сикстинскую капеллу, — съязвил я, переключив звук на саркастический тембр.

— Три: «Не произноси имени Яхве, Бога твоего, всуе, то есть напрасно». Полагаю, разумная формула этикета, но ведь, определенно, существуют более тяжкие грехи.

— Которые и охватывает Закон Моисея.

— Как например: «Помни день субботний, чтобы святить его». Шаг назад, эта четвертая заповедь, ты так не думаешь? Рассмотри бесчисленное количество деловых предприятий, которые погибли бы, если бы не торговля по выходным.

— Я нахожу твое возражение лицемерным.

— Пять: «Почитай отца твоего и мать твою». Ага, но как же ребенка его, не почитают? Претвори это правило на практике, и миллионы жестоких родителей будут за ним прятаться. И скоро в нашем мире будут процветать психически неуравновешенные отцы, которым будут придавать силы молчание родственников и презумпция святости семьи.

— Давай не будем ничего предполагать.

— Такое же беспокойство вызывает и расплывчатость этого правила. Оно позволяет нам помещать своих родителей в дома для престарелых, при всем почтении к ним, настаивая, что это для их же собственного блага.

— Дома для престарелых?

— Собачья конура для пожилых. Теперь они могут появиться в любое время, поверь мне — в Нью-Йорке, в Филадельфии, в любом городе. Просто дай волю этому чудовищному канону.

Я схватил Сатану за левую перчатку.

— Шесть, — опередил я его. — «Не убивай». Это вершина морали.

— Вершина двусмысленности, Domine. Всего через несколько лет каждая церковь и каждое правительство во Вселенной истолкуют это таким образом: «Если убьешь не нападая — не совершишь убийства». После чего, конечно, ты санкционируешь сотню разновидностей нанесения увечий. Я не просто предвижу смертную казнь или охоту на китов до полного их уничтожения. Опасность намного серьезнее. Ратифицируй это правило, и мы окажемся на скользкой дорожке, именуемой «самооборона». Я говорю о сжигании на костре ведьм, ибо истинная вера, разумеется, должна защищать себя от ереси. Я говорю о массовом уничтожении европейских евреев удивительно цивилизованной страной Германией, ибо арийцы, разумеется, должны защищать свою расу от осквернения. Я говорю о гонке вооружений, ибо каждая нация, это понятно, должна защищать себя от сравнимо вооруженных государств.

— Гонке чего? — переспросил я.

— Вооружений. Товара, который еще никто не попытался изобрести, за что ты должен быть благодарен. Семь — «Не прелюбодействуй».

— А теперь ты выступишь в защиту супружеской неверности, — простонал я.

— Переоцененный грех, ты так не думаешь? Многие из наших величайших лидеров — прелюбодеи, так что же, прятать их по тюрьмам и лишаться гениев? Более того, если люди не смогут больше обращаться за сексуальным утешением к соседям, это закончится тем, что они пойдут к проституткам.

— Что такое проститутки?

— Не важно.

— Восемь: «Не кради». Не все учитывается, надо полагать?

Софист утвердительно кивнул.

— Восьмая заповедь все еще позволяет заниматься воровством при условии, что ты называешь это как-то иначе — законной прибылью, диалектическим материализмом, волей судьбы, да мало ли как. Поверь мне, брат, я без особого труда могу нарисовать себе будущее, в котором коренных жителей твоей страны — навахо, сиу, команчей и арапахос — сгоняют с их земель, и все же никто не посмеет назвать это воровством.

Я возмущенно фыркнул, то есть заискрился.

— Девять: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». И снова умопомрачительная непоследовательность. Действительно ли осуждает тем самым Всемогущий мошенничество и обман безоговорочно? Помяни мои слова, это правило молчаливо благословляет мириады негодяев — политиков, рекламодателей, магнатов-промышленников, загрязняющих окружающую среду.

Мне хотелось пробить железную грудь робота своей стальной дланью.

— Да ты законченный параноик.

— И наконец, десятая: «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».

— Вот именно — не желай. Это остановит жадность, которой ты боишься.

— Давай рассмотрим здесь сам язык. Очевидно, что Бог адресует этот свод правил патриарху, который, в свою очередь, распространит его среди менее могущественных, а именно жен и слуг. И сколько времени пройдет, прежде чем эти слуги будут низведены еще ниже… в рабов, например? Целых десять заповедей, и ни единого слова против рабства, не говоря уже о расизме, женоненавистничестве или войне.

— Меня тошнит от твоей софистики.

— Тебя тошнит от моих истин.

— Что такое рабство? — спрашиваю я. — Что такое война?

Но Сын Ржавчины уже растаял в тени.

Падая, я вижу себя стоящим у завернутых скрижалей, две дюжины голографических камер уткнулись линзами мне в лицо, сотня бесцеремонных микрофонов застыла в готовности схватить каждый слог Закона.

— Не сотвори себе кумира, — возвещаю я миру.

Тысяча человеческих существ пристально смотрят на меня с застывшими, безрадостными улыбками. И чувствуют себя чрезвычайно неловко. Они ожидали чего-то другого.

Я не заканчиваю чтения заповедей. Останавливаюсь на «Не произноси имени Яхве, Бога твоего, напрасно». Подобно фокуснику, срывающему шарф с клетки, наполненной голубями, я сдергиваю бархатное покрывало. Хватая скрижаль, я переламываю ее пополам, словно огромное печенье с предсказанием.

Толпа дружно ахает.

— Нет! — вскрикивает кардинал Вурц.

— Эти правила не для вас! — кричу я, опуская стальные пальцы на вторую плиту, и та раскалывается посредине.

— Дай нам прочесть их! — упрашивает архиепископ Марканд.

— Пожалуйста, — умоляет епископ Блэк.