Кулинарная книга каннибала - Карлос Бальмаседа

В последние дни сентября 1995 года что-то удивительное происходило с погодой в Мар-дель-Плате: морской ветер, который в эту пору обжигает побережье холодным йодным дыханием, вдруг стих, температура установилась такая, словно наступило лето. Теплые ночи полнились запахом липы, свежий, несущий аромат флердоранжа ветерок гулял по улицам, и птицы, сбитые с толку, вернулись в родные края на несколько недель раньше срока. В эти дни что-то происходило с невинным телом Цезаря: едва он засыпал, как его начинали душить странные сны, он дрожал как осиновый лист, у него крутило живот, его терзал страх, и после беспорядочного ворочанья в постели он просыпался весь в поту и тяжело дыша. Это не мучившие его раньше кошмары, не призраки самых худших воспоминаний терзали его. Но ночь за ночью давал о себе знать тот самый непостижимый зов крови. Беттина проснулась, услышав, как Цезарь стонет во сне, она встала, накинула халат, вышла в коридор, остановилась возле комнаты племянника. Медленно вошла и приблизилась к кровати. Цезарь дрожал, глаза его были закрыты, дыхание сбивалось, он шептал какие-то бессмысленные слова. Женщина улыбнулась, наклонилась и легонько поцеловала его в лоб, а потом пристроилась рядом. Она провела, лаская, пальцами сначала по его щекам, потом по ушным раковинам, затем коснулась указательным пальцем губ, и Цезарь вдруг жадно облизнул его. Беттина медленно наклонилась и стала целовать его в губы, нежно, язык ее проник в его рот, а руки уже отбрасывали простыни, раскрывая тело сироты. Она, не переставая, целовала его, лизала, принялась наглаживать его напрягшийся член, смутное беспокойство охватило Цезаря, и он проснулся и посмотрел прямо в глаза Беттины. Она улыбнулась, он ответил тем же, но нервно, он трепетал от безликого удовольствия, которое охватило его. Беттина, напевая какую-то любовную песенку, стянула с него пижаму, разделась сама и легла рядом с племянником. Цезарь почувствовал, что его тетя превратилась в прекрасную дикую кошку, ее ненасытные губы играли с его телом, она заглатывала его отвердевший член, влажный язык воспалял его кожу, и эти округлые груди перед его глазами, и эти цвета черники соски, надушенная лавандой плоть, безостановочно колыхающиеся тугие бедра — и вдруг молния его крови, ударившая в самую глубину дрожащего тела Беттины, доставшая до самого дна ее пропасти, как если бы не было в этом мире иного более укромного места, которое она не смогла бы поразить.

Пабло Марцолло совершил большую ошибку: он позволил собственной ревности увлечь себя в бездну. Но когда он понял это, было уже поздно, слишком поздно. У него не было даже времени пожалеть об этом — последнее, что он увидел, — черный взгляд сироты Цезаря Ломброзо, глаза агатового кинжала прощались с ним со спокойным равнодушием палача.

Пабло Марцолло в конце концов взорвался, это случилось вечером 15 ноября 1995 года: Цезарь попросил его изменить рецепт «Филея под соусом из нежных трав со сливками и фланом из овощей». С ласковым спокойствием в голосе он поведал, что знает совершенный рецепт, отшлифованный многими годами и гением Лучано Калиостро, с добавлением жареного картофеля и моркови. И для пущего убеждения показал повару то, как нужно порезать филей, как покрошить эстрагон с петрушкой, лук-батун, кервель, как вымочить травы в воде с таитянским лаймом, как подрумянить на подсолнечном масле в духовке картофель и выдержанный итальянский сыр, такой как «Пекорино Романо». Пабло внимательно выслушал наставления сироты, в какое-то мгновение он даже купился на странную любезность, с какой Цезарь рассказывал про вкусовые комбинации, каждую приправу, каждую щепотку ингредиента, на тщательность, с какой он показывал технику и способы выполнения операций. Но что-то вдруг лопнуло в сердце Пабло: острый кол пронзил его грудь, и он взорвался, словно бурдюк, переполненный газом. Он разразился самой низкой бранью, словно какой-нибудь каторжник, выдавал одну грубость за другой; у Цезаря потемнело лицо, он уставился в глаза повару, не двигаясь и не говоря ни единого слова, спокойно дыша и напрягшись, словно кобра перед броском. Пабло прорвало: он ходил по кухне, извергая проклятия, размахивал руками, выкрикивал угрозы и грубости в адрес Цезаря и последнего из его предков. В конце концов огонь, который сжигал его разум, унялся, Пабло замолчал, зафырчал, как зажатые в узком прогоне кораля быки, досадливо сорвал с себя фартук и колпак и поспешно направился к выходу. Ему пришлось, чтобы выйти из кухни, пройти мимо Цезаря, который стоял неподвижно, словно каменное изваяние, их взгляды снова пересеклись. И в это мгновение исступленной ярости, пожирающей внутренности, Пабло Марцолло понял, что пора снова менять свою жизнь.

Но на этот раз у него уже ни на что не было времени.

Беттина Ферри больше двух часов разговаривала с Пабло, чтобы залечить его раны, которые все еще кровоточили, в конечном итоге она убедила его остаться, она поклялась ему, что племянник очень скоро позабудет о разговоре, полном желчи, и что через несколько дней, уже в более спокойном состоянии, они оба найдут способ не замечать те трения, которые явились причиной их ссоры. Рафаэль тоже выполнил свою роль посредника: он сходил к повару домой и объяснил, что нет поводов покидать корабль, следующий столь уверенным курсом, и лучше выбросить мусор раздора в корзину прошлого и продолжить движение. «Альмасен» работал на полную катушку, и нет никакого смысла придавать столько значения темпераментной дискуссии между двумя настоящими знатоками кухни.

В конце концов на лице Пабло появилась ослепительная улыбка, несомненно, он почувствовал себя польщенным заботливыми уговорами супружеской пары и принял решение вернуться к работе. 17 ноября с первыми лучами солнца он вернулся в «Альмасен». Когда он вошел на кухню, свет там уже горел. За кухонным столом из дерева и сверкающей стали стоял одетый в безупречно белую одежду Цезарь и чистил свежие овощи и фрукты.

Пабло глубоко вдохнул, сухо поздоровался, сирота едва повернул в его сторону голову, чтобы ответить на приветствие, однако изобразил на лице улыбку и тут же снова занялся своим делом. Пабло подумал, что нужно переодеться, как он это делал всегда, и прошел в глубину кухни, где была дверь, выходящая на узкую служебную лестницу — по ней он обычно поднимался в комнату, отведенную для него и его помощников. Пабло уже протянул правую руку, чтобы повернуть дверную ручку, когда ему в шею вонзился нож, он пошатнулся, отхаркнул небольшой сгусток крови, захотел крикнуть, но его успокоил еще один удар в то же место, за ним еще один и еще. Пабло упал на колени, кровь забила ему глотку, он захлебывался ею, попытался сглотнуть или выплюнуть ее, но ничего не вышло. Чья-то рука схватила его за волосы и грубо поволокла по полу.

И последнее, что увидел Пабло, прежде чем умереть, — безмолвное лицо сироты, смотревшего на него из бесконечности.

Цезарь знал, что Пабло вернется на работу 17 ноября, Беттина все ему рассказала, и Рафаэль тоже не скрывал ничего. Узнав о возвращении Пабло в таверну, молодой повар одобрительно улыбнулся, он даже заверил, что для него нет ничего приятнее, чем прекратить эту непонятную бессмысленную ссору. И супружеская пара тут же успокоилась. Больше всех была рада Беттина, для нее размолвка племянника и шеф-повара могла стать началом бури, ничего хорошего не сулившей. Разве у Рафаэля не было своих размолвок с сиротой? И она — где-то в неизведанных глубинах своей души — понимала, что ее страсть к Цезарю пробудила скорее демонов, чем ангелов, хотя это ее ничуть не волновало: она чувствовала, что булочник стал для нее уже обузой, отношения с ним были цепью, которая удерживает ее в мрачном подземелье. Возможно, по этой причине она то и дело видела в лихорадочных, полных какого-то невнятного шепота снах, как Цезарь освобождает ее.