Старший оборотень по ОВД - Максим Есаулов

— Да нет. Непросто все… Где Стас?

— Уехал, матери хуже стало. Что делать будем?

— Ждать. Завтра совещание у генерала.

— Понятно…

— Рома, у нас изобретение на Нобелевскую премию. — В кабинет вошли Василевский и Джексон. Джексон нес большое мутное зеркало, держа его двумя руками перед собой. — Антиоборотневская сигнализация. Джексон, давай!

Джексон встал перед Шиловым. Василевский продолжал пояснения:

— Действует так: гражданин подходит к милиционеру и резко показывает ему зеркало. Если тот отражается, значит, мент честный. А если нет, значит, оборотень.

Шилов посмотрел в зеркало. Отражение было.

Он вздохнул:

— Поехал я домой. Пока, ребята!

Василевский, с лица которого пропало веселье, спросил:

— Что, совсем худо?

— Не, нормально. — Шилов вышел.

— Значит, худо, — вздохнул Леня. — Будем помирать молодыми…

…Приехав к дому, Шилов долго сидел в машине напротив подъезда, вызывая этим недоумение групп наружного наблюдения, уже настроившихся на окончание смены.

В окно «Альфы» постучала вышедшая из дома Юля. Шилов опустил стекло. Юля наклонилась, просунула голову в салон:

— Привет! Ты почему не поднимаешься? Что-то случилось?

— Не стой так, за проститутку примут.

Юля поморщилась:

— Пошли домой. Я тебя пожалею…

— Жалость унижает мужчину.

— Идиотская формула. Жалость мужчину лечит.

— Ты модельер или философ?

— Я? Я — женщина.

Шилов невесело усмехнулся:

— Сложно спорить. Пошли.

В эфире пронеслось:

— «Шестой» — «Первому»: объект вошел в адрес. С ним связь. Половая.

— «Шестой», не расслабляйся. Окна держи.

«Шестой» контролировал квартиру Шилова, расположившись на лестнице противоположного дома. Окна были незашторены, и он видел, как Шилов и Юля обнимаются, стоя посреди комнаты.

Потом свет в окнах погас.

— «Шестой» — «Первому». Снимаемся.

* * *

Часы показывали половину одиннадцатого утра, когда Егоров зашел на проходную «четверки», чтобы выйти на улицу. В руках у него был большой пакет с личными вещами, которые он забрал из кабинета.

— Света, открой! — Он постучал в окно пикета, привлекая внимание девушки-контролера.

— Ты куда это с самого утра?

— Домой.

— Заболел, что ли?

— Отстранен от служебных обязанностей до конца служебной проверки.

— За что?

— Водку зэкам продавал. И сигареты «мальборо».

— Ты?!

— Угу. Вот такая я курва!

Прижимая к животу пакет, Егоров с независимым видом вышел на улицу и сел в свои старенькие «Жигули». Позвонил Шилову:

— Это я. Меня отстранили от работы, даже в изоляторе появляться запретили. Подробности потом расскажу. Я думаю, телефон твой — очень громкий. Ты понял?

— Понял. — Шилов убрал «трубку».

Он стоял в приемной начальника ГУВД, ожидая начала производственного совещания. Кроме него, в приемной были Громов, начальник УБОП и Арнаутов, Виноградов и Федоров.

По такому случаю Шилов надел черный костюм и белоснежную сорочку со строгим галстуком.

Референт начальника ГУВД — молодой крепкий майор со спортивной прической, — открыл дверь кабинета и предложил всем войти.

Генерал сидел в расстегнутом кителе, вид у него был довольно добродушный. Перед ним лежали какие-то документы, в руках он держал остро заточенный карандаш.

Все уселись за длинный приставной стол. Начальник УБОП и Арнаутов — с одной стороны, остальные — с другой. Шилов оказался рядом с Виноградовым. Виноградов благодушно улыбнулся, дожидаясь, пока Шилов устроится, и только после этого положил перед собой толстую кожаную папку с блестящим замком.

Генерал оглядел всех и нацелил острие карандаша на Романа:

— Начнем с вас. Докладывайте, Роман… э-э-э, Георгиевич.

Юля собирала вещи в своей бывшей квартире.

На кровати стояли раскрытый чемодан и спортивная сумка, которую Юля когда-то купила, чтобы ездить на занятия шейпингом. Они с Вадимом тогда твердо решили поддерживать форму, и взяли абонементы в дорогой клуб: она — на шейпинг, он — в тренажерный зал. Купили красивую форму, сумки, еще множество нужных вещей, а со спортом не получилось. Как и со всем остальным.

Вещей оказалось больше, чем Юля думала. Но все равно не так много, как могло бы скопиться за несколько лет семейной жизни.

Подруга Наташа перед зеркалом примеряла сережки. Хотя мужчин рядом не было, она все равно принимала такие позы, как будто за ней подсматривают поклонники.

— Натуся, положи на место. Я не буду брать украшения, — Юля положила в чемодан джинсы и несколько блузок.

— Ты с ума-то не сходи…

— Это он дарил. Пусть у него все и остается.

— Ну, если тебе так не нравится, отдай мне, — Наташа покрутилась, оценивая, как сережки смотрятся сбоку.

— Я тебе говорю: возьму только свои вещи и свои книжки.

— Ну, как знаешь, — Наташа бросила сережки на столик и взяла колье: — А может, хотя бы вот это…

— Нет.

Юля начала закрывать крышку чемодана, и тут пришел Вадим.

Стоя в комнате, они с Наташей смотрели, как он неторопливо снимает и вешает куртку, приглаживает волосы, смотрит в зеркало на стене коридора… Видит в зеркале их отражение и оборачивается.

— А что, по-человечески нельзя было? — спросил Вадим с болью в голосе.

— Здравствуй, Вадим, — с сочувствием сказала Наташа, сцепляя пальцы в хрупкий замок на животе, а Юля постаралась заглушить растерянность грубостью:

— У тебя какие-то претензии?

Вадим вошел в комнату. Он был трезв, одет в костюм, и выглядел так, как должен выглядеть хороший муж, брошенный стервой-женой: немного потерянным и благородным.

— Может, поговорим? — предложил он. — Я ведь тоже живой человек, могу ошибаться.

— Вадик, я не хочу разговаривать. Все твои подарки я оставила: вещи, золото…

— Ну, зачем же так?

— Ребята, я пойду, а вы поговорите, — Наталья выскользнула из комнаты, схватила с вешалки плащ и хлопнула дверью квартиры.

Юля села в кресло, обхватила себя за плечи:

— Ну, говори.

Вадим присел на кровать:

— Я все равно люблю тебя, несмотря ни на что. Ты нужна мне. Останься! Ты ведь еще не забыла… Ты ведь помнишь, как нам хорошо было!