Незваный гость - Татьяна Коростышевская

– Белокаменные хоромы на Гильдейской улице, сразу узнаешь. Поговаривают, купец отчаянно старается старшенькую свою Марию Гавриловну с рук сбыть, вот и привечает господ холостых.

– Сколько лет старшенькой?

– Да уж немало и лицом чисто папенька, так что с женихами негусто. У Аннушки, младшенькой, от женихов отбоя нет, хорошенькая как картинка, приветливая такая щебетунья. Да я сейчас тебе на карточках всех покажу, я же каждый год, почитай, на Пасху и Рождество их запечатляю.

Гнум порылся на полке, достал пухлый альбом, а из него черно-белый глянцевый лист.

– Это последняя карточка пасхальная, Рождество Бобруйские на водах встречали, наверное там фотографов наняли.

Нарядно одетые женщины числом три стояли перед холщовым задником с античными колоннами. Нинель Феофановна в центре, дочери по сторонам от нее. Бальное платье с кружевным воротом и длинным шлейфом шло купчихе чрезвычайно, шлейф она придерживала изящной рукой в белой перчатке, в фотографическую камеру смотрела с кокетливой улыбкой. Худощавая большеглазая блондинка, холеная, моложавая. Младшая дочь,тоже светловолосая, но пухленькая, на плечах и щеках ямочки,изображала балетное па, отставив в сторону ножку в атласной туфельке. Мария же Гавриловна стояла ровно, как на плацу, опустив руки вдоль приземистого тела. Было ей около тридцати,и кроме общей корпулентности, от папеньки достался ей раздвоенный на кончике толстый нос и цепкие узко посаженные глаза, сейчас угрюмо смотрящие прямо перед собою.

– Они что ли не родные? - спросила я Ливончика.

– Мария у Гаврилы Степановича от первого брака, - кивнул гнум.

– Значит, падчерица. А Бобруйский вдовец. Небось из столиц себе новую супругу привез?

Мне стало жалко некрасивую Машеньку,тяжко небось с эдакими нимфами проживать каждодневно. Батя красавиц своих любит да обихаживает, а тебе только замуж и осталось, чтоб идиллии семейной не мешать.

– Да нет, - удивился гнум, - нашенская Нинель Феофановна, из старинного купеческого рода Калачевых.

– Д.Ф. Калачёв – купец первой гильдии, меценат ваш знаменитый? – припомнила читанное в поезде.

– Дормидонт Феоктистович, - кивнул Ливончик. - А Нинель, стало быть, внучка единственная, дитятко с младенчества залюбленное. Феофан-то, сын, с женою вместе от черной хвори сгинул, Калачеву девочку оставил. Ну и, знаешь как бывает, дед только что пылинки с кровинушки не сдувал, любые капризы исполнял моментально.

– Так она богатая невеста была?

– Более чем. В городе все удивлялись, зачем она за Бобруйского замуж пошла. Он управляющим у Калачева служил, ни денег ни положения, ко всему вдовец. После,когда Аннушка родилась,через несколько месяцев после свадьбы, удивляться перестали. Дормидонт Феоктистович только и успел на правнучку посмотреть, да и сам на тот свет отправился. Гаврила Степанович заместо него стал, да так резво за дело принялся, что всех конкурентов по миру со временем пустил, всю власть в Крыжовене под себя подмял. Теперь, куда не посмотришь, все его, личное. Помощники его, Чиков с Хрущом, ежемесячно поборы с торговых мест вымогают, а на чиновных местах все людишки верные, прикормленные, либо родня.

Я посмотрела на карточку. Экая история занятная. Купчиха молода, собою хороша, легкомысленна. Нинель Бобруйская. «Н.Б» – стояло на рукоятной гравировке револьвера. Пристав готовил оружие в подарок замужней барыне? Они были любовниками? Муж ее об этом знал?

Под каким бы соусом мне в дом на Гильдейской улице пробраться? Ρепортерку они на порог не пустят. Эх, будь я холостым чиновником, например Григорием Ильичем Волковым, женихаться бы полезла, да все потихоньку разведала.

– Приютская директриса,тоже родня? – перестала я сокрушаться.

– Чикова супружница, говорю же, рука руку моет.

Попрощавшись с Соломоном, я побрела на Архиерейскую. Завтра, все завтра.

Мишка встретил меня на пороге:

– Тетки-то твоей нет до сих пор!

Посмотрев на пацана, я громко рассмеялась:

– Что за маскарад?!

Михаил оправил складки моего домашнего платья:

– Вши у меня были, в тепле отогрелись,и ну скакать. Ну я от греха всю одежу в печи спалил, башку вымыл с дустом, чуть волосья не вылезли, а переодеться во что не нашел, нету в доме ни штанов на меня, ни еще чего мужского. Снять?

– Ну уж нет, - хихикнула я, - только голыx мужиков мне в спальне не доставало,или хочешь на манер античных мыслителей обернутым в простыню ходить? Носи пока мое, после купим тебе новую одежду.

Устала я изрядно, настолько, что думать связно не получалось.

В мое отсутсвие Мишка успел прибраться в доме, смахнул пыль, выбил на снегу палас из гостиной, в комнате хорошо пахло свежестью, наварил щей,и теперь ими меня потчевал в выскобленной до блеска кухоньке.

– Экий ты хозяйственный, – похвалила я, – и готовишь перфектно.

Он зарделся:

– А Зара-то провидица как же?

Я пожала плечами:

– Тревожиться пока рано, может в гости она к кому поехала. Сколько ее нет? Меньше cуток? В управе заявления о пропаже не примут…

Запнувшись, я хлопнула себя по лбу. Мне же в приказ утром идти. Волков приглашал на опознание. Волков Григорий Ильич, холостой, собою пригожий и в дом Бобруйских допущенный. Предложу ему сделку, я тебе, Григорий Ильич,то-то и то-то, а ты мне семейство купеческое опроси по анкетному листочку, который я сей же миг составлю. Хорошо? Да. Только про «то-то и то-то» надо поразмыслить. Что именно взамен услуги предложить?

А Губешкина? Про нее тоже сообщу, вдруг прислушаются. Или нет? Хозяйка уехала к клиенту ночью,тайно, денег ей посулили сверх меры. Шутка ли, двести рублей. Ладно, обождет покаместь.

Когда мы с Мишкой уже сопели в четыре дырочки в спальне, я в кровати, он на кушетке, застеленной обнаруженным в хозяйском шифоньере бельем, пацан шепотом спросил:

– Γеля, только не серчай,ты кто?

– Что кто? - сонно пробормотала я.

– Кто ты такая? Ведь не репортерша столичная? Я,когда одежу себе подбирал, револьвер нашел.

– Барышне без револьвера в дороге никак.

– И мундир чиновничий.

Хихикнув, я переспросила:

– Петлички опознал, сыскарь доморощенный? Я, Михаил, надворная советница из чародейского приказа Мокошь-града.