Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

Он уже оставил пределы Чжили и странствовал теперь по Шаньдуну — родине великого мудреца Конфуция, восстановителя древнего порядка и сияющего столпа государственности; по земле, издавна порождавшей еще и тайные союзы, которые иногда бесстрашно свергали императоров, а потом сами же восстанавливали государственное равновесие. Эта земля когда-то произвела на свет великого мертвеца-гиганта[97], а теперь непрерывно порождала обычных живых людей, чтобы его плоть, его кости шли в дело, унавоживали драгоценную почву, а не лежали на ее поверхности мертвым грузом. Тайные союзы были мотыгами, лопатами, граблями этой провинции. Они пережили многих государей и целые династии, войны и перевороты. Они гибко приспосабливались ко всем изменениям, сами же, что бы ни происходило, оставались неизменными, такими, как прежде. Союзы и были самой этой землей с ее длинным телом и незрячими глазами; на ней люди обделывали свои мелкие делишки, справляли праздники, рожали детей, приносили дары предкам; сюда приходили военачальники, солдаты, царевичи, разные авантюристы, и все возобновлялось по кругу: битвы, победы, поражения; по прошествии какого-то времени земля начинала дрожать и колебаться, глаза-вулканы бросали вокруг огненные, но отнюдь не любящие взгляды, и проседали целые долины; гремел, разевая широкую пасть, гром; потом взбаламутившаяся земля, перевернувшись на бок, вновь засыпала; и опять все шло хорошо. Больше ста лет назад династия Мин, к которой народ относился уважительно, ибо она была подлинно китайской, ослабла, потеряла опору, занемогла. В то трудное время государственного разлада как раз и активизировались союзы — братства, объединявшие всякого рода неимущих, преступников и евнухов; члены союзов с ледяной холодностью воспринимали насмешки в свой адрес со стороны безответственных придворных, возведших на трон ребенка. Потом союзы открыто объявили войну новому императору и захватили собственную провинцию; по всей этой земле сиял, внушая страх врагам, белый шаньдунский Лотос. Союзы и в последующие столетия не забыли счастливую эпоху минских императоров, чьи имена постепенно оплетались легендами. Сменившие Минов маньчжуры не особенно угнетали своих китайских подданных; они предоставляли народу достаточно свободы, лишь бы тот признавал их главенство. Однако каких бы великих императоров ни дарила Маньчжурская династия, сколь непреходящими ни были бы ее достижения, она оставалось чужой для приверженных старине, но ущемленных в своих правах китайских общин. Как бы любовно и самоотверженно ни заботились сильные чужеземцы о китайской земле, им не удавалось пробудить ни одной искренней улыбки на устах этой красавицы-вдовы, которую они насильно — но навечно и нерушимо — сделали своей женой. Маньчжурам пришлось смириться с тем, что сердца китайцев для них закрыты. Мстить они не пытались. Но держали народ под угрозой нависшего меча. И началась борьба одной силы против другой. Китайская земля, безутешная вдова, собирала друзей, которые могли бы ее защитить от нового сурового супруга. Холодное безразличие к нелюбимому периодически сменялось гневом, каждое новое конкретное разочарование тоже порождало гнев.

Ван Лунь обогнул зеленые виноградники у западных отрогов Дайнаня. Когда первые холмы остались позади, он остановился на несколько дней у старых друзей, раньше живших в Цзинани. Хитрого мальчишку-гончара, с которым познакомился в деревне, послал в Цзинань с весточкой для бонзы Доу из храма покровителя музыкантов Хань Сянцзы. Однако возвращения гонца Ван так и не дождался. Храм оказался пустым: бонза сразу же после убийства дусы бросил свою комнатенку и сперва прятался в городе, в квартале «зеленых домов», где его приютила одна знавшая Вана проститутка, а потом перебрался в деревушку на другом берегу реки и, воспользовавшись своим знанием гравировального ремесла, принялся покрывать орнаментами оловянную утварь. Там и нашел его пронырливый маленький гончар. Услышав его сообщение, Доу от радостной неожиданности даже выронил стальной резец. Закрыв дверь на засов, он долго расспрашивал подростка, который рассказал и о том, как выглядит Ван — какой у него приличный, внушающий почтение вид, и о собственных догадках относительно того дела, которое привело Вана в Шаньдун. Оба, Доу и юный гончар, на следующее утро покинули деревню. Но до гор добрались только на пятый день, считая от того, когда мальчишку послали на поиски бонзы; и услышали, что Ван уже отправился дальше, никому не сказав, куда. Только гораздо позже, в период последних испытаний, Вану доведется вновь встретиться со своим бывшим наставником и еще разубедиться в его преданности.

Полоса красивого горного ландшафта, берез и просвеченных солнцем орешниковых зарослей, через которую до сих пор пролегал путь бродяги с перевала Наньгу, закончилась. В небе летали журавли. Ветер уже не дул так порывисто; скалы здесь были голыми и более высокими. Ван приближался к району углежогов, к городу Бошаню. То и дело ему попадались нескончаемые вереницы мулов, доставлявших вниз, в долину, засахаренные финики и какие-то красные фрукты.

Потом вдруг дороги стали широкими; горы тоже расступились. Впереди простирались широкие темные поля с неравномерно разбросанными по ним входными отверстиями шахт, кучами добытого угля. Воздух, даже днем, казался более вязким и сумрачным. Во многих местах в небо вертикально вздымались плотные клубы дыма, почти неотличимые от тех деревянных столбов, что отмечали границу этого района. Идти стало труднее — повсюду валялись круглые гранитные блоки. Рельеф местности был волнообразным. Посреди голой каменистой равнины раскинулся большой город, Бошань.

Ван получил от Чу адрес богатого владельца рудника. Но не нашел этого человека в его на удивление крепкостенном доме: хозяин, сказали Вану, уехал по торговым делам. Вану пришлось дожидаться его возвращения. Он нанялся рабочим на рудник. Рабочие, до пояса голые и покрытые черной липкой пылью, по пять или десять человек стояли у глубоких шахт и с помощью мощных воротов вытаскивали наверх уголь. Ритмично, рука к руке, тянули они скользкие кожаные ремни; звуки их пения то падали, то вновь взмывали вверх, соответственно тому, опускались ли или поднимались ведра с водой и углем. Жили рудокопы здесь же в долине, в глиняных мазанках, по несколько человек в каждой.

Вечер за вечером Ван ходил в город, чтобы узнать, не вернулся ли владелец рудника. Шел туда по дороге, которая вилась между грудами угля, напоминавшими остроконечные шляпы. Потом начинались пустые огороженные участки, над которыми стоял удушливый кисловатый запах; здесь в больших сосудах под действием солнечных лучей образовывались кристаллы серы — в щелочном растворе железного колчедана. На шестой день владелец рудника вернулся; он уже был наслышан о настойчивом чужаке, который каждый день о нем спрашивал.

Чэнь Яофэнь оказался рослым широкоплечим человеком с узким, будто выточенным из слоновой кости лбом; говорил он энергично и по существу, короткими фразами, как это свойственно деловым людям; все его вопросы попадали точно в цель. Ван таких собеседников еще не встречал. Он начал свою речь сбивчиво; обычная уверенность на мгновение его покинула; нахлынули смутные воспоминания о мошеннических проделках в Цзинани; он чувствовал, что попал в ловушку. Только когда прозвучало имя Чу — и удивленный купец сразу приблизился к Вану, — начались настоящие переговоры; и уж тогда Ван весь обратился в холодную, все примечающую сосредоточенность. Чэнь застыл, прикрыв рот рукой с дорогим перстнем: он был потрясен злосчастной судьбой Чу. Потом запер двери, усадил гостя, чьих намерений пока не понимал, за столик перед домашним алтарем и пододвинул к нему собственную чашку с чаем. Ван, хотя лицо его, как у простолюдина, было покрыто угольной пылью, сумел коротко и ясно обрисовать ситуацию: рассказал, как бродяги в горах Наньгу бедствовали нынешней зимой, как захватили маленькое селение, как побратались и выбрали его, Вана, своим вожаком; упомянул и о нападении на них лучников из Чжадао. Его друзьям грозит гибель, сказал в заключение Ван, и они просят защиты у истинных друзей отечества, ибо так же неповинны в своих несчастьях, как уроженец здешних мест Чу.