В поисках утраченного - Николас Дикнер

Свет его фонарика, постепенно слабевший уже некоторое время, мигает и гаснет. Ноа встряхивает фонарик. Тщетно. Ему ничего не остается, кроме как постараться заснуть. Поворачиваясь на бок, он замечает слабый свет, пробивающийся сквозь нейлон палатки. Это свет из бункера. Ноа выползает из спального мешка, одевается и выходит из своей палатки. С моря налетает ледяной ветер. На востоке с двухсекундными интервалами мелькает луч маяка Иль-Мермет.

Кажется, что в бункере еще холоднее. За рабочим столом сидит Томас Сен-Лоран, закутанный в старое лоскутное одеяло поверх трех шерстяных свитеров. В свете бутановой лампы Сен-Лоран, окруженный роем москитов, изучает полевой дневник.

— Ну, ну, — восклицает Сен-Лоран, — еще один страдающий бессонницей!

Из-под бесчисленных шерстяных пластов он вытаскивает фляжку из нержавеющей стали и бросает ее Ноа. Судя по ароматам, витающим в бункере, во фляжке то ли алкоголь, то ли репеллент. Ноа откручивает крышечку и принюхивается:

— Виски?

— Шотландский, — уточняет Том Сен-Лоран, потягиваясь. — «Катти Сарк», если хотите знать точно.

— Желтая бутылка с парусным судном?

— Желтая бутылка с «Катти Сарк». Самое быстроходное парусное судно XIX века. Оно перевозило китайский чай и австралийскую шерсть, теперь стоит в Лондоне, и его трюмы забиты туристами.

Ноа делает глоток и бросает фляжку Томасу Сен-Лорану, который, в свою очередь, тоже делает глоток.

— Я думал, что все парусные суда в конце концов затонули.

— Не этот.

Температура в бункере чуть-чуть повышается. Томас Сен-Лоран закидывает ноги на угол стола, поверх стопки формуляров из министерства культуры.

— Так вы не можете заснуть?

— У меня кошмары. Как будто я всю ночь напролет копаю ямы чайной ложкой.

Ноа смотрит на сотни скопившихся в бункере мешков. В конце лета им придется скрупулезно просеять всю эту землю и выудить мельчайшие черепки, возможно ускользнувшие от их внимания, затем методично засыпать раскоп, сохраняя последовательность слоев. В сентябре на поверхности земли останется самое большее несколько неровностей. На следующий год лишайник снова покроет землю. Через два года на острове Стивенсон не останется никаких следов их пребывания.

— Да, — вздыхает Том Сен-Лоран. — Иногда археологическим раскопкам не хватает романтизма. И подумать только, что в этот самый момент я мог ловить форель в Лорентидах…

— Позвольте напомнить, что прошлым летом вы прервали рыбную ловлю, чтобы покопаться в мусорных корзинах библиотеки.

— Вы правы. Это просто подходящий образ для выражения безмятежности лета. Озеро, форель, москиты.

— Вы никогда не путешествуете?

— Я не люблю путешествовать в одиночестве.

— Мне казалось, что вы женаты, — удивленно сказал Ноа.

— Разведен, естественно. Никто, кроме разведенного мужчины или чокнутого холостяка, не отправился бы на необитаемый остров на Лоуэр-Норт-Шор, чтобы ковыряться в земле. А как насчет вас? У вас есть подружка?

— Нет. Ни подружки, ни семьи. Моя мать живет в трейлере и никогда не остается на одном месте больше двух недель. В это время года она, вероятно, в Банфе. Или Уайтхорсе.

— Ни сестер, ни братьев?

— Нет, насколько мне известно.

— А ваш отец?

— Мой отец? С ним еще хуже, чем с матерью. Он работал на грузовых судах. Не мог усидеть на одном месте. Когда мы в последний раз получили от него известие, он жил на Аляске. Думаю, обосновался на маленьком алеутском острове.

— Странный выбор.

— Не хуже, чем остров Стивенсон.

Наступило недолгое молчание, перемежаемое лишь жужжанием москитов. Оба археолога погрузились в свои думы. Наконец Томас Сен-Лоран делает большой глоток виски и перебрасывает фляжку Ноа.

— Я знаю, о чем вы думаете. Вы хотели написать магистерскую диссертацию по мусорным свалкам и теперь сожалеете о том, что передумали.

— Я не передумал. Вы отказались поддержать мой проект.

— Правда, — признает Сен-Лоран и добавляет в свое оправдание: — Я хотел избавить вас от разочарований. Я мог бы позволить вам набросать черновик проекта. Комиссия отвергла бы его, а вы бы зря потратили три месяца и оказались бы в тупике.

— Не переживайте, — спокойно говорит Ноа, делая еще один глоток виски. — Я ни в чем вас не виню.

Сен-Лоран подает сигнал, что хотел бы вернуть свой виски. И опять отхлебывает из фляжки.

— Я прекрасно вас понимаю. Я тоже чувствую, что оказался не в том месте. Здесь так же скучно, как на рыбалке. Я предпочел бы провести лето на свалке Майороне. Вот это испытание! Вы когда-нибудь пытались получить разрешение на раскопки на свалке? Это настоящий бег с препятствиями. Чиновники не доверяют археологам. Они предпочитают охотников за сокровищами.

— Охотников за сокровищами?

— Фирмы, занимающиеся роскошным мусором. Большинство из них разбирает старые компьютеры и отделяет металл. Они называют это утилизацией.

Сен-Лоран вздыхает, делает маленький глоток виски и отдает фляжку Ноа.

— Дело в том, что утилизация компьютеров зашла в тупик. Из одной тонны печатных плат можно извлечь несколько унций золота, и, чтобы дело приносило прибыль, необходимо перерабатывать огромные объемы сырья. Приходится разделять схемы, процессоры, провода, жесткие диски, корпуса. И в результате вы остаетесь с тоннами токсичного мусора. Здесь нелегко получить прибыль. Слишком многоступенчатый процесс, слишком много опасных отходов. Поэтому вы закрываете глаза на Базельскую конвенцию и экспортируете свой электронный мусор в Азию.

— Базельская конвенция? Что это?

— Разве вы не посещали мой курс «Археология и международная политика»?

— Это было довольно давно.

— Базельская конвенция регулирует трансграничную перевозку и переработку опасных отходов. В теории она запрещает индустриально развитым странам экспортировать свои отходы в страны третьего мира. Договор был ратифицирован в 1985 году, за несколько лет до падения Берлинской стены. Ситуация назрела. Как только упал железный занавес, Западная Европа начала экспортировать свои избыточные отходы в Польшу, Болгарию, на Украину.

— Поверить не могу, что они экспортируют мусор!

— Свалки переполнены. Вы слышали о Фреш-Киллз?

— Это свалка в Нью-Йорке, верно?

— Главная свалка Нью-Йорка. Двенадцать квадратных километров, годовой прирост более 4 миллионов тонн мусора, ежедневные испарения — 2600 тонн метана. В 1990 году Уильям Ратье хотел побурить на Фреш-Киллз. Он взял в аренду бур и пробурил мусор. На глубине сто футов течение времени замедляется. Ни кислорода, ни бактерий, ни биодеградации. Его команда подняла на поверхность прекрасно сохранившийся кочан салата-латука, датируемый 1984 годом. Он выглядел так, будто его выбросили на помойку несколько дней назад.