В сетях Твоих - Дмитрий Новиков

Не знаю – по мне так «повезло» всегда было крепкой кирпичной стеной, в одну точку которой постоянно и отчаянно, в кровь ссаживая пальцы, лупишь молотком. Сначала в стене появляется выбоинка, потом отверстие, потом стена может рухнуть. Вот это называется – «повезло». Ты занят своим делом и стараешься не бросать завистливых взглядов на людей, вовсю молотящих вокруг. Взгляду своему трудно иногда приказать, тогда ты его увещеваешь. – Д-а-а, тебе-то повезло, – тянули многие, когда я, неизвестно от какой бодрости, принимался вдруг рассказывать про землю и про лес.

– Витя, спасибо – выручил, давай обмоем! – Я был преисполнен радостного благорасположения к новому приятелю. А чувство это не может быть засушливым.

– Не, ты что, я не пью.

Я был искренне удивлен. Опять в деревне человек не пьет? Совсем? Да после трудов праведных, тяжелых.

– Не, раньше пил. А потом за ружье хватался, чуть что. Испугался сам. И гуляешь если – ни тебе работы, ничего. Так всю жизнь прогулять можно. Приезжай лучше завтра, в баньке попаримся.

– Дедушко, – раздалось от забора. – А дедушко.

Возле забора качались две тени, полулюди-полудухи.

– А, явились, – Витя не выглядел обрадованным, – Власовы-братья. Но кстати, тебе понадобиться могут. Деревья корить да мох рвать. Пойдем, поговорим. Только смотри – вперед никаких денег не давай. Никогда. Бессмысленно. Такой уж люд.

– Здравствуй, дедушко, – старшему брату на вид казалось далеко за пятьдесят, реально не было сорока. Испитое, синее лицо, синяки под глазами, морщины. Лицо – дряблый комочек. Второй брат выглядел посвежее, но свои двадцать семь прожил полторажды.

– Дедушко, помогай, – протянул первый трясущуюся руку Вите. Тот ее игнорировал.

– Надо чего?

– Дай на опохмел десятку.

– Да ты сам мне дай, – Витя недовольно засопел.

– Ну я уж где возьму, да и тебе зачем? А ты мне дай, дедушко.

– Не, ты ж меня знаешь, на жалость не возьмешь.

– Дедушко, дедушко, – принялся канючить тот, но сам уже хитро поглядывал на меня.

– Вот лучше с человеком поговори, дом будет строить на Толькином участке бывшем, – Витя переложил тяжесть беседы на меня. – Дак помочь нужно будет, бревна корить там.

– О, это мы поможем, – ожил и второй брат, – очень с удовольствием поможем. Когда приступать?

– Да я не знаю еще, вот Витя лес начнет таскать.

– Витька? Буржуй ты хренов. Но ладно, хороший мужик. Мы тебе ведь тоже помогаем, картошку там собирать, еще чего.

Витя распрощался, спешил косить осеннюю подросшую траву – отаву. А я сразу стал дедушкой братьев Власовых.

– Дедушко, ну мы тебе все сделаем. Дай только пятьдесят рублей авансом. Мы тебе и мха нарвем на целый дом. Его мало теперь, мха-то. Совсем свели. А мы знаем где. Дай пятьдесят рублей.

Я не выдержал и сдался. В следующий раз увидел братьев лишь через месяц, когда совсем уж было плюнул на поиски разнорабочих.

Вообще я начинал любить свою землю. Это было старое, давно забытое чувство. Забытое всей страной. Мучительно ею вспоминаемое. Мучительно, за предков, вспоминаемое и мной. Огромная поляна на самом берегу. Озеро узкое – в километр, но длинное – километров одиннадцать. На том берегу – смешанный лес, и сладким темно-зеленым отдохновением радует глаз сосновая хвоя посреди разнузданного буйства осенних лиственных красок – начиная от лимонно-желтого, через все оттенки алого, оранжевого, красного – до целительной накипи бордового. В солнечную погоду озеро нереально синее, будто неизбывная печаль, глубину которой не может разогнать ни игра солнечной мелюзги на поверхности, ни ласковая шалость набежавших порывов светлого ветра. Сама поляна заросла таким густым разнотравьем, что ноги с трудом прорываются сквозь него. Населена несметными полчищами насекомых, птиц, мышей, кротов, лягушек – и все это пищит, прыгает, живет. Иногда краем глаза – и не хочется в это верить – замечаешь извилистое быстрое движение в траве. Над всей красой распахнуто небо – ворота в неизречимый рай. Я прихожу – и душа начинает петь, сначала тихо, сиротливой свирелькой прожившего в мире старика с синими глазами, потом все громче, бравурнее – и вот уже целый оркестр гремит внутри, и духовые божьего духа соседствуют с пустотной поступью осатаневшего фавна. Я люблю…

Дорога, которая ведет от деревни к моей земле, пробегает мимо нее и вдоль берега озера извивается, волнуясь, еще пять километров. Местные рассказали – там была богатая деревня Плекка, была издавна. Потом раскулачена, разорена, одни фундаменты, заросшие малиной, греют на солнце приползших туда позже змей. В лесу, сквозь который бежит дорога, полно больших полян – то были раньше крестьянские поля. Камни с них вручную вытасканы и лежат по краям огромными замшелыми кучами. Старый труд, порушенный ни за что. Еще в лесу есть канавы, тоже прорытые предками – осушали вручную болота, без всяких криков и лозунгов. Еще есть болота большие, бывшие озера – рыбные нерестилища, загубленные поклонниками планов мирового переустройств. Рыбы в озере теперь немного, раньше ею откармливали свиней. И посреди всего этого – моя земля. Маленький кусок, посреди мудрого древнего, оголтелого прошлого, шаткого настоящего и непонятного будущего. И как же не любить ее?!

Настал такой специальный, непростой, тягостный даже момент – нужно было искать строителей. «Кадры решают все» – при всей нелюбви к человеку в уме и опыте ему не откажешь. «А-а-а-а-а!!!» – так порой хочется заорать в голос, чуть вспомнишь о чудесных наших строителях. Да и о строителях вообще. Попался как-то один гагауз, тоже строитель. Но до него я еще дойду. А пока о наших. О своих. О родных до мозга костей и кожи на пятках. Как же порой мне ненавистны были их простые, улыбчивые лица, их натруженные широкие ладони… Их нарочитая глупость, лень, постоянное включение «дурака» и выпрашивание денег вперед. Их непредсказуемая, хуже женской, логика. Их действия во вред мне, себе, всем, всему миру. Лишь бы – не знаю чего лишь бы. Не понимаю. Вообще, при всей направленности этой профессии на созидание большая часть ее представителей – явные ставленники, подвижные деятели мировой энтропии. Разрушение мира, поражение мозга и повсеместное внедрение половецких плясок – их конечная цель.

Слава всевышнему, я раньше уже общался с ними. Я знал, что дело от цены зависит мало. Я ведал, что внимание к процессу, к мелочам, назойливая настойчивость и отсутствие даже зачатков жалости к исполнителям – основное в успехе, а вовсе не благорасположение, дружеское участие и понимание, что все мы люди. К строителям это не относится.

Для начала я стал обзванивать фирмы, предлагающие себя в качестве строителей всего и вся в газете. При этом знал из предыдущего, своего в том числе опыта – в фирме есть директор, бухгалтер, диспетчер и еще куча народу, который тоже хочет есть. В итоге цена вопроса возрастает как минимум вдвое. А мне нужна была бригада нормальных, ответственных мужиков, с опытом, с рекомендациями со стороны, знающих дело и желающих заработать денег. Заключение договоров, подписание смет и прочие бумажные радости – дело прекрасное, не исключающее, однако, печального исхода – вместо стройки ты можешь пару-тройку лет потратить на суды, то есть за собственные же деньги приобрести себе болезнь штангистов и беременных женщин. Ломивших двойные цены я отметал сразу, пытавшихся хитрить на кубатуре – тоже, лысых, рыжых, усатых и слишком веселых – сторонился, пьющих – пытался вычислять тонкими расспросами. В итоге осталось три бригады из сорока. Вернее, три человека, а уж по человеку и помощники – рассуждал я. Первый – местный деревенский, по слухам – иногда впадающий в запой, но хороший мастер – вдруг решил, что город виноват во всем. Посоветовавшись с родными и близкими, он вдруг поднял цену взамен предварительной в два с половиной раза. Его фраза о том, что если несвоевременная оплата – углы у дома он отпилит, – решило дело в сторону удивленного, но твердого «нет». Второй – застенчивый молодой человек с хорошей улыбкой и большими руками совсем уж было подошел, но тут кто-то из знакомых случайно опознал его, отвез меня к новопостроенному им дому и показал удачно вписанное в свежие и нижние венцы полугнилое гадкое бревно. Мастер застенчиво улыбался на вопросы о смысле своих действий. Третий же подходил по всем параметрам – немногословный финн, родственник знакомых, имел и опыт вроде, который поленился я проверить, и отзывы, опять же, по его словам, и хмурый вид, и честное признание, что пьет – но на работе никогда. Эрик – с тех славных пор это имя стало для меня нарицательным. Я смело так зову всех самых гадких и бессмысленных трудяг. Они для меня «эрики». Но тогда я взял его. Сам черт меня попутал. Скорее всего – купился на национальность, на надежную славу финских строителей. Но время настоящее, и прошлых лет творцы давно уж изменились.