Свидание в Самарре - Джон О'Хара

— Ага, — ответила она, хотя до этой минуты считала, что в общем-то он не видел ее совсем раздетой. Теперь она жалела, что не разделась донага. Рано или поздно застенчивость нужно преодолеть, и с Джо случай был как раз подходящий!

— Ладно, — сказал он и убрал руку.

Они заговорили про ее путешествие в Европу. Это была ее первая поездка. Он сказал, что хотел бы поехать с ней, мог бы поехать через некоторое время, поводить ее по Парижу и так далее, но сейчас не может: должен быть примерным мальчиком, потому что пора добиваться чего-то и зарабатывать деньги. Жулик адвокат и глупость его матери значительно уменьшили состояние, оставленное его отцом. Поэтому он работает в отделении «Нэшнел Сити» в Рединге, получая такое жалованье, которое лишь демонстрирует ему его ничтожество. Но она не могла испытывать к нему большой жалости: она видела их дом и «роллс» миссис Монтгомери.

— Все это очень мило, — сказала она, — но нам, наверное, пора возвращаться в город. Далеко до него?

— Недалеко. Точно не знаю сколько. У нас еще есть время. Давай побудем здесь подольше. Ты ведь скоро уезжаешь и надолго.

— Но у меня еще масса дел, — сказала она. — Ты даже не представляешь сколько.

— Представляю. Полдюжины банных полотенец, шесть пар толстого шерстяного белья, дюжина носовых платков, два свитера. Школа обеспечивает постельным бельем, но мы рекомендуем — и так далее. И все это пометить несмываемым чернильным карандашом либо вышить метки.

— Но мне надо… Мне еще…

— Родителей настоятельно просят ограничивать детей в отношении карманных денег. Полтора доллара в неделю достаточно для удовлетворения основных нужд.

— Ах, Джо!

— Пользоваться мотоциклами категорически запрещается.

— Как насчет сигарет?

— Учащимся предпоследних и последних классов позволяется пользоваться табаком при наличии письменного разрешения от одного или обоих родителей.

— А я могла бы процитировать тебе правила, которые ты не знаешь, — сказала она.

— Какие, например?

— Женской школы.

— Ерунда. В случае если ученица в течение учебного года регулярно пропускает занятия или внеклассные мероприятия, следует представить справку от семейного врача на имя школьной сестры…

— Хватит, — сказала она. Она была смущена и рассердилась на себя. Сидит и болтает о самом сокровенном с мужчиной, которого она в действительности не знает. Второй раз за этот вечер он оказался для нее «первым»: он первым увидел ее раздетой (она имела серьезные и небезосновательные подозрения по поводу того, насколько непрозрачными были ее панталоны) и с ним первым она заговорила про «это». Она ненавидела все эвфемизмы, которые были в ходу, и вспоминала обычно принятый в терминологии Брин-Мора: «освобождена от занятий спортом».

Он вновь обнял ее и приблизил свое лицо к ее лицу. Он решил, что она сердится на него, и на мгновенье он действительно был ей безразличен. Но потом она прижалась к его плечу, протянула губы для поцелуя и откинулась на спинку сиденья. Он спустил с ее плеч бретельки платья и принялся целовать ее грудь, а она гладила его по голове. Она спокойно ждала, как он поступит дальше, догадываясь, что будет, и приготовилась не сопротивляться. Но она ошиблась. Внезапно он натянул бретельки обратно ей на плечи. Дыхание у него стало ровнее и глубже, как у бегуна, закончившего дистанцию несколько минут назад.

— У тебя еще не было мужчины? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Правда? Прошу тебя, не лги.

— Правда.

— Ты любишь меня? — спросил он.

— Мне кажется, да.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Двадцать пять. Двадцать шестой. Нет, уже двадцать шесть.

— Значит, ты решила, пока не выйдешь замуж, ни с кем не спать? Поэтому у тебя никого и не было?

— Наверное, — ответила она. — Не знаю. — И, прикусив нижнюю губу, добавила: — У меня ничего подобного еще не было.

Она обвила его шею руками. Он целовал ее.

— Хочешь ли ты выйти за меня замуж? — спросил он. — Или у тебя есть кто-нибудь?

— Нет, по-настоящему нет.

— Так ты согласна?

— Да, — ответила она. — Но ведь ты не собираешься объявлять о нашей помолвке прямо сейчас?

— Нет. Нам, наверно, надо вести себя разумно. Отправляйся в это путешествие, а через два месяца посмотрим, не разлюбила ли ты меня.

— А ты любишь меня? — спросила она. — Ты ведь этого не сказал.

— Я люблю тебя, — ответил он. — И ты первая, кому я это говорю в течение последних — сейчас тысяча девятьсот двадцать пятый — восьми лет. Ты мне веришь?

— Пожалуй, — ответила она. — Восемь лет. Значит, с тысяча девятьсот семнадцатого года. С войны?

— Да.

— А что тогда произошло?

— Она была замужем, — ответил он.

— Вы все еще встречаетесь?

— Последние два года нет. Она сейчас на Филиппинах. Ее муж служит в армии, и у них трое детей. Все давно кончено.

— Ты женился бы на мне, если бы у меня уже был мужчина?

— Не знаю. Честно, не знаю. Я не поэтому спросил тебя. Я хотел знать, потому что… Хочешь знать правду?

— Конечно.

— Если бы у тебя уже кто-нибудь был, я предложил бы тебе провести со мною ночь.

— И тогда ты, вероятно, не предложил бы мне стать твоей женой?

— Возможно. Не знаю. Но сейчас я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Хорошо? Смотри не влюбись там в какого-нибудь француза.

— Не влюблюсь. Я даже жалею, что мне нужно ехать, но понимаю, что это необходимо. — Она говорила трагическим шепотом.

— Почему?

— По очень простой причине. У меня есть своя теория. Я всегда говорила себе, что, когда полюблю так, что мне захочется выйти за этого человека замуж, прежде чем объявлять о помолвке, я стану с ним близка, потом некоторое время мы будем помолвлены и сразу же поженимся.

— Это означает, что ты ни разу в жизни не была влюблена.

— Нет, вовсе это не так. Не совсем так. Просто я не была влюблена с тех пор, как приняла это решение. С тех пор, как узнала кое-что про любовь. Господи! Эти часы правильные?

— Спешат на несколько минут.

— На сколько?

— Не знаю.

— Господи, ты понимаешь, который сейчас час, даже если они спешат на полчаса? Нам пора возвращаться. Мне ужасно не хочется, но прошу тебя, милый.

— Хорошо, — согласился он.

На полдороге в город ей на память пришло нечто такое, что заставило ее ахнуть, съежиться, почувствовать себя глубоко несчастной. Самая беда была в том, что об атом предстояло сейчас же сказать ему.