Москва. Лица. Факты. Свидетели эпохи - Леонид Николаевич Лазарев

class="p1">Собирается толпа – разношерстные люди. У кого в глазах любопытство, но в основном тревога и напряженность. Такие и скрутить могут. Возникает чувство опасности. Женщина продолжат тыкать в меня пальцем, призывая все-таки схватить меня, чтобы я не убежал. Появляется милиционер:

– В чем дело?

– Вот он снимает, а потом продает наши фотографии за рубеж! – возбужденно, еле переводя дыхание, выпаливает дама, продолжая тыкать в меня пальцем.

Тут-то я вспоминаю про новенькое удостоверение. Пришло время в первый раз продемонстрировать силу герба Советского Союза. Сейчас я положу вас на обе лопатки:

– Я официальный фотожурналист журнала «Советская женщина»! Вот мое удостоверение.

Милиционер, глядя на меня в упор, молча и угрожающе протягивает в мою сторону руку.

– Знаем мы эти удостоверения! – визжало в воздухе.

Она даже попыталась вырвать документ. Милиционер открывает документ, смотрит, видимо, читает, думает. Пауза… Застывшее выражение лица…

– Товарищи! – он поднимает руку. – Все в порядке! Кивнув в мою сторону головой, он продолжал:

– Это корреспондент журнала, и он, видимо, при исполнении служебных обязанностей, снимает моих коллег. Вопрос считаю исчерпанным. Расходитесь, товарищи!

Он протягивает мне документ. Даме с резкими чертами лица этого показалось недостаточно. Вероятно, в предыдущие годы ее мнение было решающим и безапелляционным. Она продолжала кипеть и призывала к бдительности.

Я поворачиваюсь к ней и выпаливаю:

– Дура!..

Краснота лица переходит в бледность, ее губы сжимаются, и она медленно прошипела:

– «Советская женщина», говоришь? Ну держись!

Через два часа я в редакции, в фотолаборатории, стою около ванны, отпечатанные фотографии промываются в воде. Я рассматриваю результаты своих фотографических подвигов. Открывается полог, и появляется ответственный секретарь – второй человек в редакции, который никогда в фотолабораторию не спускался. Во всяком случае, раньше я его не видел. Подходит ко мне:

– Леня, ты, собственно, кто?

Я не нахожу, что ему ответить.

– Какое ты имел право, вынув редакционное удостоверение, назвать человека дурой? Как у тебя язык повернулся?

– Да я…

– Ты обязан был погасить…

– Да вот она…

– Неважно, что сказала она, – важно, что ты сказал! Она могла себя вести как угодно, но ты обязан был погасить этот взрыв. Обязан был! Как представитель редакции. Ты подставил редакцию! Она член партии с 1924 года и требует разбирательства. Сейчас в коридоре вешается плакат о том, что завтра будет общее собрание редакции и разбор твоего персонального дела. Твоего, Леня, твоего! В одиннадцать часов, будь любезен не опаздывать.

На следующий день во время собрания, как мне казалось, в меня тыкали вилками, кололи пером, упрекали, обвиняли… Вообще мне это казалось несправедливым… Меня довели до слез.

Этот случай, однако, не помешал главному редактору выдвинуть меня на премию лучшего материала года. С бременем вины трудно заниматься творчеством, особенно когда тебе 21 год! Но очень легко быть лауреатом журнала!

Кодак-мастер

Пасха. 1999

Впереди новая работа под названием «Москва многонациональная». У меня 14 адресов, 14 намоленных церквей Москвы. Они никогда не были закрыты. Приезжаю к одной из них. Вижу, что количество троллейбусных проводов сверх всяких возможностей. Они перекрывают кресты и так далее. Но правила требуют от меня снимать напрямую, без углов, без ракурсов. Крест должен смотреть на меня прямо. Было впечатление, что обстоятельства препятствовали съемке. У каждой церкви возникала масса новых препятствий: заборы, кучи с песком, подъемные краны.

Снимаю вопреки здравому смыслу. Каждый раз успокаивая себя:

– Это не для публикации! Это не для тиражирования! Это только для доказательства, что с таким подходом публиковать изображения нельзя…

У издателя волосы встали дыбом:

– Что ты наделал?… Ну что ж, время вышло, надо ехать к патриарху Алексию II… Кстати, ты привез кадры Пасхи, о которых я просил накануне?

– Да, конечно.

Я кладу ему на стол широкий слайд 6×7, за который совсем недавно получил звание «Кодак-мастер».

– Поедем с нами. Я заодно покажу и «Пасху».

– Нет, – вырвалось у меня.

Прошло несколько часов. Раздается звонок:

– Срочно ко мне! Издатель встречает меня:

– Ты знаешь, реакция была точно такая, как у меня, – это ужасно! А слайд «Пасха» он довольно долго рассматривал:

– Как снято!

– Вы знаете, это тот самый автор, который снимал намоленные церкви.

– Вы говорите – это тот самый автор, который снял эти негодные фотографии церквей? Этот же автор снял Пасху?

– Да.

– Не может быть!

– Вы же сказали, что нельзя вольно трактовать и показывать святые места, произносили слова об анафеме. Автор четко выполнил Ваши указания.

– И еще раз, Вы не путаете, этот же автор снял Пасху?

– Да, Ваше Святейшество… этот.

– Если автор так снял Пасху, то пусть снимет церкви на свое усмотрение. Так и передайте ему…

Окрыленный приезжаю к самой сложной для съемки церкви. Вижу, что она в тени. Как-то не очень выразительно. Стою и думаю:

– Как же снять эту красавицу? Ведь стоит много столетий. Приносит душевный покой людям.

Над входом в святилище лик Христа, но тоже в тени. Неожиданно замечаю – лик начинать светлеть. Светлее, еще светлее. В оцепенении смотрю на здание и не могу пошевелиться. Изображение становится осмысленным, цельным, собранным, композиционно понятным. Нужно снимать, пока это есть. Поднимаю камеру, снимаю. Опять снимаю. Выйдя из остолбенения, хочу понять, откуда взялся свет на лике. Оказалось, луч света от лика идет кверху. Он останавливается в стекле башни подъемного крана и уже от башни идет к солнцу… На моих глазах чудесный свет начинает гаснуть. Луч уходит. Спустя несколько секунд он исчез совсем…

Еду по другим адресам. В этот день я успел всюду. К великой радости я видел, что заборов нет. Кучи песка исчезли с переднего плана, а подъемный кран разобрали. Церкви стояли в чистой красоте, купаясь в золотых лучах солнца. Конечно, провода не исчезли, но я позволил себе немножко поменять точку в рамках возможного, моего возможного, моей цензуры. Провода ушли из кадра, а ракурс не ломал линии зданий.

Все, что мог, я сделал… Сил больше нет. Дальше без меня… Буду ждать решения патриарха…

Мэри

Я начинаю работать с делегацией молодых людей из далекой страны. Их человек двадцать. Очень забавно было на них смотреть: красивые, но какие-то восковые, без мимики, с очень внимательным оценивающим взглядом. Ознакомительная поездка в Советский Союз давала им возможность ближе узнать материал, над которым они будут работать. Им важно было все: как выглядят наши люди, как едят, как бросают мусор, как закуривают, как говорят и насколько они