Оковы призрачных вод - Бранвена Ллирска

Он покосился на нее исподлобья:

— Думаешь, это хорошая идея?

— А у тебя есть лучше? Готова выслушать.

— Да уж, много я наловлю, если стану за каждым по всему городу бегать! — Вероятно, Эйтлинн опоздала и Киэнна уже начала накрывать черная волна безнадежного пессимизма. — Вряд ли они там на привязи сидят, пока доберусь, уже свалят ко всем хренам!

— Эй! — Фоморка театрально уперла руки в боки. — Кто тут только что кричал, что доберется и надерет засранцам задницы? Или это все чистая показуха? Для отвода глаз?

Киэнн кольнул ее сердитым взглядом. Уже лучше.

— Тогда ты за рулем.

«Рулем чего?» — на секунду вспыхнуло в мозгу, но спорить она не собиралась.

— Разумеется.

Водить автомобиль (если, конечно, речь шла об автомобиле) Эйтлинн не любила. Наверное, страдала чем-то вроде недуга Марка Болена из Ти-Рекс. Но не уставала себе напоминать, что звезду глэм-рока это не спасло. Так что права на вождение у нее когда-то были. На всякий случай. Хотя и остались, можно сказать, в другой жизни.

— Ну, пошли, покатаемся, — нехотя поднявшись с дивана, без энтузиазма выдохнул Дэ Данаан.

— Хоть причешись, рокер, — не сдержалась Эйтлинн. — И в душ сходи все-таки.

Киэнн равнодушно хмыкнул:

— Я металлист. То есть этот, панк. Панк-металлист. Мне похрен.

— Ты не поверишь, — Эйтлинн качнула головой, — но они тоже моются.

— Продажные шкуры!

Таким он ей нравился гораздо больше. Фоморка быстро обвила его за шею руками:

— Прими душ, а я пока оденусь и…

И обмерла. Оденусь во что? Дома, в Карн Гвилатире, она носила наряд в стиле критской «жрицы со змеями»: широкая, полупрозрачная юбка в пол и узкий лиф с полностью обнаженной грудью. В нем и поехала, не задумываясь. Нет, наверное, можно наколдовать что-то иллюзорное, Киэнн-то себе, кажется, так и сделал. По крайней мере по началу. А там она уже не следила. Но… «Ты на себя в зеркало давно в последний раз смотрела?» Эйтлинн автоматически повернулась к зеркалу. Волосы до земли, конечно, можно срезать (все равно они не слушаются и торчат во все стороны, как у ведьмы на Вальпургиеву ночь). Но что делать со всем остальным? С кожей цвета вайды? Прикидываться ярой фанаткой Мела Гибсона в роли Билла Уоллеса? Или опять в собаку? Она едва не застонала при мысли о новой трансформации, и главное — заточении в теле немого животного.

Киэнн проследил за ее взглядом, а, может, и просто прочитал мысли:

— Собака за рулем — это уже слишком.

Он торопливо вытряхнул содержимое спортивной сумки (кроме лэптопа, там в беспорядке валялась пара новеньких айфонов, несколько кредитных карт, клубок каких-то кабелей вперемешку с адаптерами, вероятно, схваченных не глядя, всякая мелочевка вроде тех же зубных щеток, и россыпью — охапка мятых стодолларовых купюр), перекинул лямку опустевшего баула через плечо и, бросив на ходу быстрое: «Сейчас вернусь», исчез за дверью прежде, чем Эйтлинн, слегка оглушенная зрелищем краденого, успела его остановить.

Вернулся он не то, чтобы прямо «сейчас», но довольно быстро. И сразу же, без лишних слов, начал выкладывать перед фоморкой свежую добычу: черные кружевные трусики на шнуровке, черный атласный корсет с лентами, черный латексный пояс с чулками, черные шелковые перчатки, довольно вульгарное, безусловно, тоже черное готическое платьице с высокой стойкой и черные лакированные ботфорты на тонком каблуке с ремнями и заклепками. А в придачу к ним — набор какой-то монструозной готической косметики, черную дамскую сумку с монохромным принтом Святой Смерти и извлеченный из кармана серебряный анкх на цепочке.

— Справишься? — осведомился Киэнн у несколько ошалевшей от вида предложенной «экипировки» Эйтлинн.

— На этот раз ты ограбил секс-шоп? — наконец выдавила из себя она.

— И его тоже, — нетерпеливо кивнул Киэнн. — Одевайся давай, не хрен харчами перебирать. Если нужна помощь с чулками и корсетом, говори.

Помощь и впрямь понадобилась: Эйтлинн намертво запуталась в лентах, шнуровках и подвязках, так что умелые пальцы опытного донжуана Киэнна пришлись весьма кстати. Наконец, наглухо упакованная в хрустящий и поскрипывающий латекс, шелк, кожу, лайкру и кружево, фоморка неуверенно встала на ноги и, прихрамывая и отдуваясь, попробовала пройти по комнате. Глупая высокая стойка платья давила на шею, каблук заставлял чувствовать себя циркачом-гимнастом на ходулях, да и вся эта груда одежды, от которой она успела изрядно отвыкнуть, казалась ненужной обузой.

— Я в этом сварюсь, — констатировала она.

— До автостоянки доживешь. Теперь надо что-то сделать с твоими волосами…

Эйтлинн сгребла непослушную копну в охапку:

— Да просто отрезать.

— Я тебе дам «отрезать»! Убери руки от красоты, женщина! — Киэнн насильно усадил ее обратно в кресло. — Сейчас все будет.

— Ты учился на парикмахера? — покосилась на него Эйтлинн.

— На волшебника.

Он запустил пальцы в ее волосы, медленно перебирая пряди, точно Орфей струны перед троном Аида, творя диковинную беззвучную музыку… Волна сладкой истомы прошла по телу, перед глазами поплыло, как от чаши доброго вина. Длинные, тяжелые пряди, ниспадавшие до пола, взметнулись в экстатическом танце во славу неведомых богов, сплелись в любовном порыве, в яростном безумии змеиной оргии, свернулись в кольца и жгуты, сложились в причудливую рогатую корону с крыльями.

Киэнн отступил на шаг. Эйтлинн, блаженно улыбаясь, обернулась к нему:

— Делай так почаще, — на выдохе прошептала она.

Он вопросительно поднял брови:

— Чего раньше молчала?

— Да мне и в голову не пришло…

Дэ Данаан кивнул:

— Сам дурак. Стоило как минимум попробовать. Тебя красить или сама умеешь?

Эйтлинн нерешительно окинула взглядом палитру: белилами в пору стенку штукатурить, помадой — туфли английского джентльмена полировать.

— А макияж ты тоже доверишь магии?

— Нет. Это придется вручную. — Киэнн понял намек и, присев перед ней на корточки, взялся за работу. — Хотел тебе еще цветные линзы взять, но не нашел. Ну, пусть думают, что это они и есть.

Эйтлинн закрыла глаза и доверилась его рукам. Ощущение было немного непривычным, но приятным и будоражащим. Киэнн прикрыл ей линию роста волос невесть откуда взявшимся шарфом (вероятно, только что наколдовал), плечи банально укрыл сорванной с кровати простыней, и теперь аккуратными, но уверенными движениями накладывал на лицо густой слой алебастрово-белой тоналки — точно всю жизнь только и делал, что гейш гримировал. Утренняя прохлада предательски ускользала, прячась на задворках ночи, и фоморка с ужасом обдумывала, как будет носить этот макияж весь день.