Кто такая Мод Диксон? - Александра Эндрюс

Флоренс подумала, что всякий раз, когда она пыталась писать, ее будто парализовывало. Может быть, проблема в Вере?

– Запомни мои слова, – сказала Хелен, махнув в ее сторону вилкой, – то, что я перестала с ними общаться, было лучшим решением, которое я когда-либо принимала. Если бы я этого не сделала, я бы не стала писательницей.

В ту ночь Флоренс лежала в постели на своем чердаке и смотрела в потолок всего в метре от ее лица.

Сможет ли она это сделать? Сможет ли вычеркнуть мать из своей жизни?

Это было правдой – она стала счастливее с тех пор, как перестала часто с ней разговаривать. Расстояние позволило ей увидеть, что каждый такой разговор вызывал у нее чувство тревоги и неполноценности.

Как будто для матери существовали две разные Флоренс: потенциальная, выдающаяся, которую Вера обожала, и реальная, постоянно разрушающая ее надежды и мечты. Возможно, именно поэтому мать никогда не проявляла к ней особой нежности. Бесконечные «милая» и «дорогая» не имели значения – так она называла и посетителей кафе, даже после того, как руководство сделало ей замечание. А эти пустые «кто тебя любит?» вообще были хуже всего на свете.

Флоренс хотела доказать матери, что она, настоящая, может достичь чего-то, что сама считает важным: как писатель, как творческая личность. Ей надоело, что ее все время заставляют чувствовать свою ущербность, свое несоответствие Вериному идеалу.

Может, это испытание. Если она сумеет освободиться от матери, ее ждет такая же награда, как и Хелен: устранение всех преград. Стремительное раскрытие таланта, поток гениальности. Ее собственная версия «Миссисипского фокстрота».

Хелен сказала, что не стала бы писательницей, если бы не сделала этого.

Флоренс посмотрела на светящийся в темноте телефон. Подержала его в руках, как талисман, и написала сообщение: «Я на некоторое время уезжаю из страны по работе. Во время поездки на связь выходить не буду». Это не окончательно, сказала она себе. Просто временное расставание.

Мать позвонила почти сразу после того, как она нажала «отправить».

Флоренс убрала звук и выключила телефон.

В понедельник днем Флоренс стояла у кафе «Данкин Донатс» недалеко от офиса «Форрестера» и грызла соломинку из стаканчика с айс-кофе. Она только что приехала в Манхэттен на поезде. Ближайшим местом, где можно было в срочном порядке оформить загранпаспорт, было отделение паспортной службы США на Гудзон-стрит, прямо напротив здания «Форрестера». Согласно судебному запрету, которого добился Саймон, ей не разрешалось приближаться к этому зданию ближе, чем на пятьсот футов, но она решила, что стоит рискнуть.

Она попыталась найти глазами его окна. Интересно, пятьсот футов отсчитываются по прямой? Кабинет Саймона находился на четырнадцатом этаже, так что поездка на лифте заняла бы почти треть этого расстояния.

– Флоренс?!

Она обернулась. К ней, изумленно улыбаясь, шла Аманда Линкольн.

– Я так и думала, что это ты. Что ты здесь делаешь? Ты вернулась в «Форрестер»?

– Нет. У меня встреча тут неподалеку, – машинально ответила Флоренс. Она махнула рукой куда-то в западном направлении и тут же поняла, что там находился только ангар доставочной службы.

– Значит, ты все еще живешь в городе? Ты так бесследно исчезла, что мы подумали, может, ты уехала.

Аманда явно выуживала какую-нибудь сплетню, которую смогла бы, захлебываясь от нетерпения, рассказать своим коллегам наверху. («Вы просто не поверите, с кем я только что столкнулась».) Флоренс даже не представляла, что о ней говорили после увольнения. Она знала, что история с фотографиями выплыла наружу – Люси намекнула на это в одном из своих голосовых сообщений.

– Нет. Я сейчас живу недалеко от Хадсона. Мне там нравится. Это такое облегчение – уехать из города. Честно говоря, я всегда считала, что Нью-Йорк несколько переоценивают. Тебе надо приехать в гости. – Последняя фраза была, конечно, весьма опрометчивой.

– Я бы с удовольствием.

Они молча смотрели друг на друга, прекрасно понимая всю абсурдность разговора. Они никогда не были подругами. А сейчас играли в «кто первый моргнет».

Первой оказалась Флоренс.

– Мне жаль, но не смогу тебя принять. Я живу в гостевом доме у моего… скажем так, наставника, но там очень мало места.

– Звучит волшебно. Надо и мне найти наставника с гостевым домом, – со смехом сказала Аманда. – Откуда ты его знаешь?

– Ее.

– Ой, извини. Я просто предположила.

Флоренс ощутила знакомое покалывание в пальцах и жар внутри. Ей отчаянно хотелось унизить Аманду, заставить ее хотя бы раз в жизни почувствовать себя нелепо. Флоренс впилась ногтями в ладонь, но они были недостаточно острые.

– Мне надо идти, – сказала она, – я уже опаздываю.

– Эх, жаль. Но я очень рада была тебя увидеть!

Аманда наклонилась, чтобы поцеловать Флоренс в щеку. Та ответила неловким объятием и в итоге ткнулась носом в ее волосы.

Позже, стоя в очереди в офисе паспортной службы, она прокручивала в голове эту встречу. На самом деле Аманда может заявить на нее в полицию за нарушение судебного запрета. Или рассказать о ее приходе Саймону. Да, ему она точно расскажет. Флоренс решила, что будет все отрицать. В любом случае через несколько дней она уедет из страны.

Она никогда не путешествовала дальше Лос-Анджелеса, куда летала на прослушивание, когда ей было девять. По дороге туда мать пребывала в радостном возбуждении, а весь обратный путь была мрачна и страшно разочарована.

Флоренс предчувствовала, что вернется другим человеком, что поездка изменит ее. Перемены никогда не происходят плавно – это всегда то скачки и потрясения, то застой. И в период, когда старая личность исчезает, а новая еще не сформировалась, возникает определенное чувство вседозволенности. Как будто ничто не имеет значения. Ты – это не совсем ты. Ты пока вообще никто.

Время сегодняшней Флоренс подходило к концу, и ей приятно было это осознавать. Она до смерти от себя устала. Застряла в собственной голове, а внешнему миру не хватало громкости, чтобы заглушить постоянный внутренний монолог. Одна и та же ерунда, день за днем. Нравлюсь ли я? Хорошо ли выгляжу? Буду ли когда-нибудь счастлива? Добьюсь ли успеха? Все равно что слушать одну и ту же песню, раз за разом, каждый день в течение многих лет. Это же самая настоящая пытка!

– Флоренс Дэрроу?

Это был тот самый человек, который двадцать минут назад взял у нее бланк и фотографию. Флоренс ничего не слышала. Она сидела на жесткой деревянной скамье и смотрела, как пожилая женщина медленно, дрожащей рукой заполняет заявление. Флоренс вдруг захотелось выхватить ручку из ее артритных пальцев и швырнуть через всю комнату. Старая карга, подумала она. Как она собралась проходить таможню и паспортный контроль, если даже не может заполнить дурацкий бланк? Тело Флоренс напряглось от неожиданной ярости. Она не понимала, почему так разозлилась. Что-то в слабости этой женщины показалось ей оскорбительным.