Песнь призрачного леса - Эрика Уотерс

А Фрэнк-то, Фрэнк… Он так уверен, что убил Джесс. Так жаждет его казни. Вдруг я одна неправа, а они все правы и он виновен?

Но сейчас не время для этих мыслей. Мама даже как-то обмякает от облегчения, когда ее деверь покидает зал. Я обнимаю ее за талию.

– Ох, сил нет. А еще даже служба не начиналась. – Она закрывает лицо ладонями и устало трет его ими.

– Всего полчаса осталось. Уже почти конец.

– Ну подойдем и мы к Джиму, посмотрим на него в последний раз. – Мама расправляет плечи, но я остаюсь на месте, и она с удивлением глядит на меня. – Ты ведь с ним еще не попрощалась?

– Не хотела, чтобы Хани видела. – Истинную причину лучше скрыть.

– Ну ладно, детка, а теперь давай. Так положено. От смерти нет смысла отворачиваться, она все равно тебя найдет.

И я безвольно позволяю подвести себя к гробу. Толпа перед нами расступается. Даже мать покойника отходит в сторонку при нашем появлении. Джим был ее любимчиком. Что он ни делал, в ее глазах правда всегда оставалась на его стороне, а остальные не могли оценить и половины его совершенств. Поэтому старушка, конечно, считала маму недостойной своего сына и терпеть не могла «эту женщину». Вот и теперь сноху даже взглядом не жалует.

– Смотри, – велит мама и сама касается холодной руки мужа.

Я заставляю себя посмотреть ему прямо в лицо.

Как там считается? Мертвые выглядят в гробу будто спящие? Джим выглядит как… ничто. Пустота. Как восковая скульптура самого себя. Руки сложены на груди, глаза закрыты, но, если приглядеться, видно: веки склеены.

К горлу подступает желчь, но я мышечным усилием заталкиваю ее обратно. Изо всех сил стараюсь скрыть отвращение, пока мама не заметила, но, подняв голову, вижу: она не сводит глаз с покойника, словно ищет утраченные признаки человека, которого когда-то любила. Наверное, у разных людей вид бездыханного тела вызывает разные эмоции, не такие, как у меня. Возможно, и я когда-нибудь полюблю кого-то в романтическом смысле настолько, что захочу коснуться его трупа после смерти и буду продолжать любить даже опустевшую оболочку.

Но я ведь, можно сказать, росла среди вздохов и стонов настоящих душ усопших, так что фокусами бальзамировщика меня не проведешь. Труп Джима – только труп, и все. А вот его привидение могло бы рассказать то, что нам так нужно знать.

* * *

Мама попросила меня играть на скрипке, пока будут выносить тело Джима. Причем «заказала» конкретную вещь – «Обрети покой на вершине горы»[35]. Очевидно, просто потому, что без нее у нас не обходятся ни одни похороны с самого 1995 года.

Встаю одна перед погребальной часовней похоронного бюро, закрываю глаза и поднимаю смычок. Песня эта мне совершенно безразлична, но ради мамы надо постараться. И звуки мелодии воспаряют над шпилем, и вот уже рыдают старые дамы, а я опять вспоминаю, что чувствовала, когда папин гроб проносили по этому же самому пути – впереди Джим с Джессом. Казалось, на их тонкие жилистые руки приходился весь печальный груз. Вид у обоих был виноватый, растерянный, они словно стыдились, что это не их отправляют в последнюю дорогу.

Мне еще подумалось: вероятно, у людей на похоронах всегда такой вид, хотя бы отчасти: совестно оставаться в живых, когда тот, кого ты любил, уходит.

Но вот я приоткрываю глаза и смотрю на тех, кто несет Джима. Эти больше выглядят потрясенными, оглушенными, словно убийство моего отчима напомнило им о собственной неизбежной кончине. Смерть поджидает всех… Только на лице Кеннета – лишь тяжесть потери и горя, а у Фрэнка – мрачная решимость. Когда траурная процессия достигает церковных дверей, он бросает на меня секундный взгляд, перед тем как отвернуться, и во взгляде этом – такой укор, что я ощущаю внезапный укол стыда, словно это на моих руках кровь убиенного. С этих пор все, что ли, станут так на меня смотреть – или с жалостью, или с подозрением, будто я либо жертва, либо соучастница братниного злодейства?

Я не знаю, что правда, чья это вина. Но точно знаю, что, вопреки словам из песни, мелодию которой играю сейчас, Джимова «работа на земле не выполнена» и душа его не «обретет покоя»[36] – как и моя, особенно после того, как в руках у меня окажется папина скрипка.

Когда после перепалки с тетей Иной я вышла из дома, то сразу, прямо на крыльце, поклялась себе не сидеть и не ждать сложа руки неизвестно чего, как призраки, а найти скрипку и докопаться до правды. Однако с тех пор, как это обещание было дано, мне все чаще приходит в голову вопрос: чем, собственно, я лучше этих привидений? Может, я бессознательно тоже надеюсь, что кто-то другой придет и свершит правосудие, оправдает и освободит Джесса? Или, может, сколько раз на дню я ни повторяю: «Он невиновен» – в глубине души боюсь, что это самое правосудие окажется не в его пользу? И тогда получится, что я сама, своей рукой затянула петлю на его шее?

Седара я на похоронах больше не видела, но на следующее утро слышу – кто-то громко зовет меня по имени из дальнего конца коридора между нашими классами. Оборачиваюсь – а он уже бежит ко мне вприпрыжку со своей самоуверенной улыбочкой на лице. Секунда – и он обнимает меня за плечи, словно мы старинные друзья.

– Слушай, ты так здорово вчера играла – даже лучше, чем на «Открытых микрофонах»!

– Спасибо.

– Роуз меня, конечно, убьет за то, что спрашиваю, не посоветовавшись с нею, но мы уже давно подумываем добавить новый инструмент в наш дуэт, чтобы получилась, понимаешь, настоящая блюграссовая команда. Так вот, ты и твоя скрипка к нам не хотите?

Повисает долгая пауза – мне надо переварить услышанное. А мысли-то все еще сконцентрированы на Джиме и Джессе. Так что смысл Седаровых слов поначалу в голове не укладывается.

– Ну так как? – Он ждет ответа с явным нетерпением. – Хотите или нет?

Когда до меня наконец доходит суть предложения, я даже рот разеваю от удивления.

– Блюграссовая команда? Чисто блюграссовая?

– Чисто-пречисто, – смеется он.

Мне очень хочется согласиться. То есть ни на что другое, пожалуй, не подписалась бы с такой же охотой. Но Сара…

– Я бы с радостью, но ведь ты знаешь, мы с Орландо и Сарой давно играем вместе. Я не могу просто забить на них и бросить. Сара меня тогда во сне придушит, честное слово.

Седар смеется еще громче, наклоняется поближе, и я автоматически отмечаю – сегодня щетина у него гуще обычного. Боже, как похож на классического ковбоя из анекдотов – просто до абсурда.