Не будите спящего спинорога - Тим Дорси

Распутин опять клацнул зубами и залаял.

– Кушать хочешь, да?

Коулмэн бросил собаке сосиску. Распутин поймал ее на лету и проглотил.

– Ух! Да тебя совсем голодом заморили! – Он бросил новую сосиску, Распутин поймал и ее. Потом сел и завилял хвостом.

Поток сосисок не прекращался.

– Кажись, сегодня у тебя день рождения!.. Это надо отметить! Стой…

Коулмэн хотел подняться, но упал.

– Ого, классно вставило!

Он встал еще раз, помедленнее, и ушел в дом.

Коулмэн вернулся с пластиковой упаковкой из-под искусственных сливок, поставил перед Распутиным и налил пива. Собака принялась лакать.

– Эй, паря! Главное в нашем деле – не спешить!

Коулмэн опять сходил в дом и вынес новый косяк и трубочку от рулона туалетной бумаги. Зажег косяк, глубоко затянулся, приставил трубку ко рту и, держа у носа Распутина, выдохнул.

– Задержи дыхание!

Распутин, увы, слушал невнимательно. Он замотал головой и тоненько, по-щенячьи, закашлялся.

– А давай телик посмотрим!

Коулмэн пошел в дом, Распутин за ним. Захватили финальную сцену «Конана».

– Что-то опять кушать хочется. А тебе?

Распутин хвостиком потянулся за Коулмэном на кухню; Коулмэн открыл кладовку.

– Ну, что на тебя смотрит?

Пес дважды пролаял.

– Что, Лэсси любит «Читос»?

Коулмэн вывалил в глубокую миску целый пакет. Открыл два «Будвайзера» и вылил в большой пластиковый стакан.

– Надо лить медленно, под маленьким углом, чтобы не сильно пенилось.

Коулмэн открыл еще банку и налил Распутину.

Распутин пошел вслед за Коулмэном в зал. Коулмэн поставил пиво и «Читос» на пол перед собакой и включил шоу «Ночной Ник».

Четыре утра.

Серж и Шэрон вернулись с ограбления номера в мотеле. В доме, не считая голубого свечения от телевизора, было темно. Серж и Шэрон тихо переругивались.

– …Нечего было бить его пистолетом! – говорил один.

– А что он на меня пялился?! – отвечала другая.

– Ты же делала ему минет!

– Все равно нечего пялиться!

– Похоже, мы так и не придем к консенсусу… – Серж включил свет. – Что задела, блин?

Коулмэн в полной прострации валялся на диване, Распутин – под кофейным столиком. Рядом блестели две лужицы рвоты – собачьей и коулмэновской.

– Какая гадость! – с чувством сказала Шэрон.

– Рота, подъем! – заорал Серж.

– Что? Что случилось? – пробормотал Коулмэн, медленно приходя в себя. Распутин проснулся и стукнулся головой о столик. Шатаясь, выполз, врезался в табурет и упал.

– У собаки красные глаза! – Серж внимательно посмотрел на пол. – Ты кормил его «Читос»?

– Он сам попросил.

– Тогда понятно, почему его рвало. Что тебя рвет, я давно привык. А это что такое?

– Лавовая лампа.

– Сам знаю. Что она делает на полу?

– Чтобы он посмотрел. Целый час на нее таращился.

– А чем вы еще занимались? – спросил Серж.

Коулмэн смутился.

– Ну, выкладывай!

Коулмэн выложил.

– Господи! – воскликнула Шэрон. – Ну ты и извращенец!

Коулмэн обиженно ответил:

– Я перчаткой.

– Но зачем?! – никак не успокаивался Серж. – Как такая мерзость вообще взбрела тебе в голову?

Коулмэн пожал плечами.

– У него сегодня день рождения.

В здании «Консолидированного банка», где работал Джон Милтон, по первому этажу тянулись в ряд тридцать восемь офисов со стеклянными дверями. Там сидели тридцать восемь вице-президентов.

Свет горел во всех офисах за исключением последнего, с опущенными жалюзи.

Между двумя планками жалюзи виднелся зазор, будто через него кто-то подглядывал.

Подглядыванием занимался некий Пьер Принсипал. Обычно он шпионил за персональными менеджерами и телефонными операторами, которые работали в середине зала. Сейчас он проводил глазами Амброза Таррингтона-третьего и Команду Э, а потом проследил, как Джон Милтон ставит табличку «Обращайтесь в соседнее окно» и уходит на обед.

На выходе у Джона по спине побежали мурашки. Он замер, обернулся и увидел на другом конце этажа щель в жалюзи. Жалюзи резко закрылись.

В полутемном офисе Пьер отступил от жалюзи, обошел кругом стол и сел. Положил вспотевшие ладони на кожаный ежедневник и замер. Бросил взгляд на тикающие настенные часы. Офис был безупречно чист и отлично обставлен. На стене висел вдохновляющий плакат: гребцы из Йельского университета в каноэ. Под гребцами подпись: «Главное – работать в команде».

Для Пьера Принсипала, прекрасного руководителя среднего звена, на вице-президентском Монблане воздух оказался слишком разреженным. Пьер не стремился к вице-президентству, причем совершенно осознанно. Он понимал: это лишняя ступенька в карьере, и делать на ней абсолютно нечего. В буквальном смысле слова. Вице-президент в безвыходной ситуации: если и хочет работать, то не может. А живет в вечном страхе разоблачения.

Высокий, худой и крайне обидчивый, с черной растительностью, обрамлявшей лысину и щеки, Пьер, по общему мнению, напоминал одного пренеприятнейшего персонажа из сериала «Закон в Лос-Анджелесе». Ему долго удавалось оставаться на плаву, не попадая в поле зрения руководства и не превращаясь в одного из мелких начальников, неизбежно увольняемых с каждой переменой наверху.

Пьер пережил уже шесть смен власти и прекрасно ладил со всеми. Такой уж у него был талант – или дар божий. Работники куда компетентнее старались годами, и все безрезультатно. Пьер же добивался успеха не трудом, а одним-единственным необычным свойством: он был человеком-зеркалом. Проведя с новым начальником всего пару минут, Пьер, сам того не осознавая, перенимал его интонации, любимые словечки и жесты. Если боссы ходили по барам и пили сверх меры, Пьер так же закладывал за воротник. Когда они смеялись, он хохотал громче всех, а на площадке для гольфа ругался не менее витиевато. Когда банк возглавил баптист, в груди Пьера воспылало благочестивое пламя. Под началом еврея Пьер неожиданно для себя встал грудью на защиту интересов Иерусалима. Когда управление перешло к группе южан, Пьер засунул за воротник бумажную салфетку и принялся поглощать жареную бамию. Он страшно растолстел, заговорил тягуче, по-южному, и взял себе кличку Персик. Когда на смену южанам пришли ньюйоркцы, Пьер сбросил вес, начал тараторить, ездить на работу на такси и проводить выходные на севере штата. Начальники считали Пьера парнем что надо, хотя почему – сами толком не знали.