Свободный охотник - Виктор Степанычев

Подобного беспредела Гордеев не ожидал. Он хотел было искренне возмутиться, однако вспомнил, что, согласно сценарию, должен смириться со своей незавидной долей и признаться в соучастии в подготовке и проведении покушения на премьер-министра. Тянуть время особого смысла не было. Тем более что формулировка «соучастие в покушении», а не именно само убийство Миери, на сегодняшний день его относительно устраивало, так как давало надежду на то, что смертный приговор не есть обязательный исход данного дела. Хотя даже генерал Муагаб не смог дать гарантии…

Кстати, предположения министра безопасности о розыгрыше французской карты были верными. Прокурор даже не заикнулся о том, что документы Гордеева, изъятые у него при аресте, фальшивые. Консульство Франции должно было подтвердить этот факт. Это если туда поступил запрос. А если его не было?..

Не вызывало сомнений у правоохранителей и имя и фамилия Антуан Пэре.

В общем, под тяжестью «неопровержимых» улик Станислав чистосердечно признался в соучастии в подготовке и проведении покушения на премьер-министра страны и «глубоко раскаялся» в содеянном. Похоже, заместитель генерального прокурора не ожидал столь скорого и успешного результата. На его одутловатом лице высветилось нечто похожее на улыбку. Из папки немедленно был вынут некий документ, в котором Гордееву любезно предложили расписаться. Он подмахнул бумагу, практически не глядя, лишь уловив суть заключительной формулировки. Как понял Стас, это был заранее подготовленный протокол допроса, в котором он признавался в совершенном преступлении. У Гора возникло подозрение, что даже если бы он до конца отрицал свою вину, данный документ все равно увидел свет. Так что терять Гору было нечего, кроме бесполезно потраченного времени, нервов и, возможно, здоровья.

Адвокат взирал на происходящее и подозреваемого спокойно и доброжелательно, как любящий отец смотрит на баловня сына.

Похоже, его роль защитника носила характер чисто номинальный и была сведена к минимуму, если не к абсолютному нулю. Он даже одобрительно кивнул, когда Стас ставил свои подписи на листах протокола.

После допроса Гордеева вернули в ведомство генерала Муагаба, водворив в прежнюю камеру. Судя по тому, как с ним обращались: не били, а наоборот – накормили вполне съедобной похлебкой и кинули на нары тонкое, рваное, но довольно чистое одеяло, вел себя Стас правильно, в полном соответствии с пожеланиями всех интригующих сторон этого африканского террариума.

Надо полагать, тюрьма, в которой он находился, была одним из самых надежных заведений подобного типа, в котором ему и полагалось провести время до суда. Любой здравомыслящий заключенный строит планы побега. Естественно подобные мысли посещали и Гордеева. Однако, как Станислав ни старался, ни фантазировал, он понимал, что вырваться из этого узилища ему не удастся. Единственное, что радовало, так это то, что вновь обретенным врагам в образе кочевников дубу Гора здесь точно не достать.

Не было ни малейшего шанса попытаться убежать и при транспортировке. Его всегда перевозили в наручниках, фиксируемых к скобе на скамье, под охраной как минимум четырех сопровождающих в фургоне. А сколько еще охранников находилось снаружи, Стас вообще не ведал. Попытка вырубить четверку крепких вооруженных парней со скованными руками смотрелась явной авантюрой, несмотря на то, а может быть, именно потому, что Гор был обучен бою на ограниченном пространстве. Да и стальная дверь «воронка» запиралась, как и положено ей, снаружи. Не головой же ее выбивать… Так что и здесь шансы вырваться на свободу равнялись нулю.

Трое суток до суда провел Станислав в одиночной камере. Времени для размышлений было более чем достаточно. Вот только ничего нового в голову не приходило. Он лишь перекладывал с полки на полку факты произошедшего, мучительно анализировал свой провал, предпосылки к нему… Порой Гор впадал в состояние, близкое к отчаянию, что никогда ранее с бывшим капитаном не случалось. Но его можно было понять. Любой здравомыслящий человек при всей своей выдержке и твердом характере будет маяться и отчаиваться, когда перед ним встает ясная перспектива окончить жизнь в петле.

Кстати, о том, что именно таким образом здесь приводят в исполнение исключительную меру наказания, его любезно проинформировал толстый тюремщик…

Утро судного дня ничем не отличалось от трех предыдущих, проведенных в заточении после допроса. Станислава разбудили его стражи, доставив в камеру обычный завтрак: лепешку, сладкую коричневую бурду, отдаленно напоминающую кофе, и кружку воды.

Он встал с нар и занялся зарядкой. От отчаяния ли, а может, от апатии, накатившей на Стаса в заточении, с каждым днем время утренней разминки уменьшалось. Вот и в это утро Гордеев не более десяти минут посвятил физическим упражнениям. Умывшись из кружки, он приступил к завтраку.

Станислав откусывал маленькие кусочки от черствой лепешки, тщательно их пережевывая и запивая крохотными порциями эрзац-кофе. На занятиях по выживанию учили, что подобным образом насыщение наступает быстрее, нежели при скором приеме пищи. Пригодилась выучка! Правда, не в тайге и не в джунглях выживать приходится, но кто сказал, что здесь легче?

Примерно через час за Гордеевым пришли. Трое тюремщиков во главе с толстым надзирателем, не надевая на Стаса наручников, вывели заключенного из камеры и конвоировали этажом ниже. По дороге он ломал голову, куда и зачем его ведут.

На встречу с Муагабом? Но его кабинет находится в другом крыле здания. На очередной допрос?..

Загадка разрешилась скоро. Его завели в помещение с кафельными стенами.

– Раздевайся, мойся, брейся! – коротко приказал толстяк, махнув резиновой дубинкой в стену, из которой торчали пара сосков душа и краны под ними.

Станислав не заставил себя ждать. Помимо нравственных страданий, заключение принесло и неудобства физические. Две кружки воды в день в африканской жаре, выделяемые заключенному на водные процедуры, привели к тому, что все тело его свербело от пота. Холодная вода и крохотный обмылок стали для Стаса едва не самыми желанными вещами на свете. А тут еще и безопасная бритва на полочке… Он нежился под освежающими струями, чувствуя, как открываются поры его кожи…

По обыкновению, счастье не бывает долгим. Гордееву выделили на бритье и мытье всего минут пятнадцать. Окрик толстяка-надзирателя возвратил заключенного с небес на землю. Закрутив краны, он подошел к табурету, на котором оставлял свою одежду, и обнаружил, что за время мытья ее поменяли. Гор недоуменно поднял глаза на тюремщика.

– Одевайся! – хмуро бросил Станиславу толстяк.

Ему ничего не оставалось делать, как подчиниться приказу. Серые брюки и светлая рубашка оказались чистыми, глажеными и почти впору рослому Гору. Его собственная одежда после задержания и четырехдневного заключения имела вид куда более жалкий.

На гуманизм и тягу тюремщиков к чистоте рассчитывать не приходилось. Одеваясь, Станислав решил, что не от щедрот своих ему сделали такие царские подарки – мытье и чистую одежку. Как говорил Винни-Пух: «Это „з-з-з“ – неспроста!»