Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

или за площадью Репина). В 1970 году почти 200 тыс., или около 5 % населения города, проживало в 969 общежитиях[310]. Большинство обитателей общаг (примерно 70 %) составляли лица моложе 30 лет, и, как правило, они задерживались там ненадолго, максимум на несколько лет – хотя случалось, что люди жили в общежитии всю жизнь, поскольку другого жилья у них не было. Общежития также служили пристанищем для тех, кто жил в городе без прописки[311].

Постоянно сменявшиеся обитатели общежитий имели мало рычагов какого-либо воздействия на власти, и скученность там была предельной (даже в позднесоветский период в одной комнате могло проживать от шести до восьми человек). Так что быт был весьма непритязательным, а то и попросту убогим. В 1970 году совещание на тему заводских общежитий, несмотря на общий казенно-оптимистический дух, выявило целый ряд серьезных проблем: в комнатах были либо тумбочки, либо посудные шкафы, но не то и другое; возраст жильцов колебался от 17–18 лет до тридцати с лишним; в худших случаях условия проживания были поистине нечеловеческими: «Нет горячей воды. Нет стульев. Жесткий инвентарь пришел в негодность. Пришли в негодность кухонные столы. На 40 человек в кухне один маленький шкафчик»[312].

Как и в остальных «тотальных институтах» Советского Союза (еще один пример – детские дома), правила здесь часто игнорировались. Несмотря на министерское постановление 1966 года и постановление Ленсовета от 1968 и 1970 года, менее чем в трети общежитий для жильцов было организовано питание; во многих подвалы так и оставались сырыми, а более 4000 зданий общежитий нуждались в косметическом и капитальном ремонте[313].

Общежития пользовались дурной репутацией как из-за свой-стенной им неопрятности, так и по причине творившихся там безобразий[314]. Согласно официальным отчетам, пьянство, карточные игры, воровство, ссоры и даже драки были типичным явлением[315]. В некоторых общежитиях, правда, порядка было больше. Так Н. Рубцов в 1960 году отмечал, что его общежитие (при Кировском заводе) «очень благоустроенное»: «Есть газ, есть паровое отопление, есть красный уголок с телевизором, с книгами и журналами и с симпатичными девушками, есть вестибюль с большим зеркалом напротив входа с улицы, с большим количеством столов и даже с цветами на них. В комнате всегда почти тихо, как в келье»[316].

Но Рубцов вырос в детском доме. Другим подобные условия казались не такими уж домашними. Стены обыкновенно красили в «больничный зеленый» – излюбленный цвет советских учреждений. Обстановка сводилась в лучшем случае к нескольким кроватям такого же «больничного» типа, тумбочкам, столу, за которым ели, читали или работали, и шкафу для одежды. Детально прописанные правила запрещали жильцам не только меняться комнатами, но и переставлять мебель[317]. Зачастую последний запрет безнаказанно нарушался, но отсутствие личного пространства и боязнь мелких краж (вещи из тумбочек обычно не крали, но любой предмет, оказавшийся на виду, могли «позаимствовать»), удерживали жильцов от попыток украсить свой быт. «Индивидуальность» обычно выражалась в том, что жилец стелил на кровать собственное покрывало и вешал над ней пару-тройку картинок и фотографий[318].

Для живущей в общежитии семьи единственным личным пространством служила кровать и то, что ее непосредственно окружало. Вспоминает Михаил Е. (1944 г. р.): «И по общежитиям она [мать], вот, моталась, я сам тоже, с матерью ездили, вот. Так жила, вот раньше в общежитиях как жили? <…> Посередине стол, там ширма, там ширма, там ширма, там ширма, вот так вот люди и жили»[319]. Таким образом, «дом» сводился к месту между ширмами, где помимо неизбывной тумбочки были полки над кроватью, крючки для одежды, а под кроватью чемодан с пожитками. Иногда вместо ширм комнату делили на «углы» платяными и посудными шкафами[320]. Но в конечном счете жилая площадь каждой семьи ограничивалась всего тремя-четырьмя квадратными метрами.

Тем не менее обитатели общежитий зачастую были рады и такому пристанищу. «Еще немного потерпеть, всего-то десять лет, и предприятие обеспечит квартирой, а там уже можно обзаводиться семьей, рожать и воспитывать детей», – вспоминал в 2000 году В. Резвов [Резвов 2000: I][321]. И это не ирония. Условия жизни в общежитии могли быть примитивными до невыносимости, но и плата за это жилье была соизмеримо низкой – получить койку было сложнее, чем за нее заплатить. Иностранные студенты могли жаловаться (и жаловались)[322], но советские обитатели общежитий прекрасно понимали, что находятся в относительно привилегированном положении. Альтернативой было снимать комнату, а чаще кровать («койку» или «угол») у частника по цене, которая никем не регулировалась[323]. Или, конечно, ночевать на улице, как все бездомные и бродяги со времен основания города[324]. Для членов «системы» – сообщества хиппи – «домом» был скарб, который можно было засунуть в рюкзак (запас еды, минимум одежды и спальный мешок) и таскать за собой всюду, где можно было переночевать (на «флэтах» или в сквотах) [Щепанская 2004: 68–72].

Добровольное бродяжничество для большинства оставалось за гранью понимания, и даже в постсоветский период у общежитий находились защитники – как, например, старушка по имени Федосья Спиридонова. В 1995 году у нее взяла интервью местная газета. 60 лет из своих 89 женщина прожила в общежитии трамвайного парка в Дегтярном переулке на Песках и считала, что ей повезло. В город она бежала от разрухи, постигшей ее родную деревню в процессе коллективизации, и пять лет скиталась по чужим домам: «Пять лет Феня кочевала по углам». Койка в общежитии была серьезным шагом вперед – даже страшная теснота (22 человека в комнате) не была помехой. Если обитатели общежития решали пожениться, то на две семьи выделяли целую комнату, так что хотя бы половина комнаты становилась личным пространством. В 1940 году, во время Финской войны, муж Федосьи замерз насмерть, женщина осталась вдовой, но отдельную квартиру ей так и не дали (хотя она пережила блокаду). Общежитие для нее было связано с человеческим теплом и духом товарищества – люди варили друг для друга картошку, всегда были готовы оказать поддержку. Таким, как Федосья, и в голову не приходило снять частное жилье: страшно было оказаться где-нибудь в подвале или в коммуналке с пьяницами [Никонова 19956: 4]. К тому времени городские власти взяли обязательство расселить общежития, многие из которых были к тому же незаконно приватизированы, – но трудно было представить, куда на самом деле можно переселить малообеспеченных приезжих или пожилых людей, всю жизнь проживших в коммунальных условиях[325].

Границы частной жизни: коммуналка

При том что общежития и бараки были