Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси

Участники комплота столпились вокруг Юлия Цезаря под предлогом обращения с просьбой, и один из них[146] ударил его сзади. Реакция оказалась неожиданной и резкой – диктатор схватил острый длинный стиль[147] и ударил нападавшего его острием. Окружив Юлия Цезаря, заговорщики стали яростно пронзать его кинжалами. Брут ранил властителя в бедро, а еще один пострадал от ножей своих товарищей. Хотя из двадцати трех ран лишь одна оказалась смертельной, умирающий Цезарь рухнул к подножию статуи Помпея. У него еще хватило сил накинуть тогу на лицо в последней попытке сохранить свое достоинство.[148]

Диктатор был мертв, и res publica опять могла стать свободной. Брут громко произнес имя Цицерона, а другие заговорщики начали кричать, что свобода восстановлена. Сенаторы, наблюдавшие это (а среди прочих и Цицерон), в панике бежали, боясь, что этим насилие не ограничится. Под защитой гладиаторов Децима Брута заговорщики взошли на Капитолийский холм. Город был ошеломлен происшедшим, однако они уже осознали, что настроение народа не в их пользу. Большинство простых людей по‑прежнему оставались преданными Юлию Цезарю, который сделал для удовлетворения их нужд больше, чем поколения сенаторов. Республики, какой воображали ее себе заговорщики и какой хотели видеть, уже давно не существовало.

Через несколько недель сенатор по имени Матий, который был решительным сторонником Цезаря несмотря даже на то, что не одобрял диктатуру, в мрачном настроении написал Цицерону, что если Юлий Цезарь «при всем своем уме не находил выхода, то кто теперь его найдет?»[149]

V

Наследник

У Октавиана… достаточно ума, достаточно присутствия духа, и он, казалось, будет относиться к нашим героям так, как мы хотели бы. Но насколько следует верить возрасту, насколько имени, насколько наследству, насколько воспитанию, – требует большого обсуждения. Отчим, по крайней мере, полагал, что – нисколько; его я видел в Астуре. Но все же его следует вскармливать и, самое главное, отвлекать от Антония.

Цицерон. Письма к Аттику. XV. 12. 2 (июнь 44 г. до н. э.)

Внучатый племянник Юлия Цезаря в мартовские иды находился далеко от Рима, поскольку в конце 45 г. до н. э. диктатор отослал его продолжать образование. Для молодых аристократов было обычным делом служить в качестве контуберналов, т. е. «товарищей по палатке», под началом какого‑либо родственника или друга семьи, получившего командование в провинции. Они жили с наместником и членами его штаба, наблюдая за его действиями, так же как они делали это в Риме, сопровождая родственников на Форуме. Юлий Цезарь предполагал взять Октавия с собой в поход на Парфию, чтобы тот таким образом приобрел необходимый опыт. Молодому человеку предстояло отправиться в Македонию, где находилось шесть легионов и значительные вспомогательные силы, готовившиеся принять участие в войне на Востоке. Это была лишь одна часть огромной армии, которую Юлий Цезарь собрал, чтобы отомстить парфянам за Красса, однако наиболее крупные силы весьма кстати дислоцировались в Италии, что делало пребывание в Греции еще более выгодным. Во время подготовки к войне Октавий не забывал и об искусстве политика, покоившемся на двух столпах общественной жизни. Греческие преподаватели риторики ценились особенно высоко, и молодые аристократы часто ездили в Грецию для обучения.[150]

В течение четырех месяцев Октавий, его друзья и сопровождающие лица жили в Аполлонии на западном побережье Македонии. Город был удачно расположен в стратегическом отношении на via Egnatia (Эгнациевой дороге), крупной магистрали, построенной во II в. до н. э., чтобы пересекать весь Балканский полуостров до самых берегов Эгейского моря. Город немало выиграл от щедрости Юлия Цезаря и тепло принял его внучатого племянника. Зимой Октавий занимался постановкой голоса, практиковался в ораторском искусстве, смотрел на тренировки и учения воинов и сам участвовал в них. Помимо легионов он тренировался и с конницей, состоявшей из неграждан – давать ее отряды под командование молодых аристократов было обычным делом. Эти конные части, по‑видимому, должны были сыграть важнейшую роль в операциях против кавалерии парфянского царя.[151]

Чтобы новости из Италии достигли восточных берегов Адриатики, требовалось время, и письмо от матери Октавия попало туда не ранее конца марта, привезенное скорее всего одним из домочадцев или людей, как‑то связанных с их семейством. Атия написала о событиях мартовских ид, по‑видимому, сама, поскольку сообщила только о самом факте убийства. Письмо было лишь частью того, что следовало передать – посланцу нередко поручали сообщить дополнительные детали и трактовки, однако в данном случае он знал немногим больше. Доставивший письмо покинул Рим немедленно и спешно отправился в путь, а потому не знал о том, что произошло после мартовских ид. Как и Атия, он мог рассказать лишь о том шоке, который вызвало случившееся, состоянии неопределенности после этого, страхе перед новыми вспышками насилия, жертвами которых вполне могли стать родственники диктатора. Мать уговаривала Октавия возвратиться в Италию как можно скорее и как можно незаметнее.

Юноша отреагировал на новости в чисто римской манере и обратился за консультацией к своим товарищам, созвав по этому случаю совет (consilium), аналогичный тем, с которыми совещались магистраты и наместники провинций. Двое из членов consilium’a нам известны по именам – Квинт Сальвидиен Руф и Марк Випсаний Агриппа, и они еще не один год будут соратниками Октавия. Оба происходили из той же среды, что и отец Октавия, принадлежа к верхушке италийских городов. Возможно, Сальвидиен был несколько старше, тогда как Агриппа являлся практически сверстником Октавия и наверняка воспитывался вместе с ним с ранних лет.[152]