Школа хороших матерей - Джессамин Чан

— Можно я пойду с тобой? — спрашивает Хелен. — Что-то я нервничаю.

— У нас будет много времени, чтобы побыть вместе. — Фрида устремляется вниз по лестнице, прежде чем Хелен успевает ее остановить.

Некоторые матери идут вместе. Несколько человек бегут трусцой. Другие, как Фрида, дорожат последними бесценными часами, которые можно провести наедине с собой.

Она замедляет шаг. Ботинки жмут в подъеме. Они слишком тяжелые. Она все время наступает на брючины комбинезона, ей приходится подтягивать их на ходу. Шапка велика, куртка тоже велика. Ветер усиливается, а комбинезон представляет собой аэродинамическую трубу. Вероятно, ей здесь никогда не будет тепло. Ей нужен другой свитер, другая рубашка под него, длинные трусики. Она засовывает руки глубоко в карманы, проклиная школу, которая не дала ей перчаток.

Ей бы хотелось узнать соотношение матерей и охранников, матерей и женщин в розовых халатах. Тут работает слишком много людей. Сколько матерей они ждут в следующий заезд? Сколько еще детей они отберут у родителей?

Она направляется к сосновой рощице. Гаст, Сюзанна и Гарриет утром улетают в Санта-Круз. Подписчики Сюзанны в «Фейсбуке» увидят Гарриет в самолете, Гарриет на плечах Гаста, вышагивающего среди калифорнийских мамонтовых деревьев, Гарриет за обедом в День благодарения, Гарриет с бабушкой и дедушкой на берегу. Фрида не хочет знать, что говорят про нее родители Гаста, что они могут сказать про нее в присутствии Гарриет, что они скажут остальной семье. Штат мог бы выбрать менее благоприятный сезон, хотя, она предполагает, для матерей, которые потеряли своих чад, не бывает благоприятных сезонов.

Она срывает горсть сосновых иголок, растирает их пальцами. Она сказала Уиллу, чтобы он попросил Гаста делать побольше фотографий Гарриет, снимать побольше видео. Ей нужны записи каждого дня. И ее родителям тоже.

Рени пыталась пробить для родителей Фриды какие-нибудь телефонные привилегии, но судья сочла, что это будет слишком сильным дезориентирующим фактором. Если Гарриет будет видеть бабушку и дедушку Лью, это будет напоминать ей о Фриде, а это не пойдет ребенку на пользу.

Фрида садится на один из садовых стульев. Ее отец любит заезжать в кампусы. Даже когда они были в Париже и Болонье, он находил время в каждом городе посетить не менее одного университета. Когда они посещали этот кампус, ее родители размышляли, не устроиться ли им в какой-нибудь такой колледж, чтобы поселиться в университетском жилье. Это мир мечты, говорили они.

Ей нужно, чтобы Гаст сообщал ее родителям, как дела у Гарриет. Иначе они будут с ума сходить от беспокойства. Кто-то должен следить, чтобы они вовремя посещали врачей и потребляли достаточно протеинов. Он должен напоминать ее матери, чтобы она принимала лекарства от давления и не забывала пить воду. Напоминать отцу, чтоб пользовался кремом от загара.

«Вы ребенком чувствовали любовь?» — спросил у нее психолог. Она до сих пор чувствует себя виноватой за то, что вообще говорила с ним про родителей. Напрасно она спорила с ними, когда они приезжали в июле, не стоило ей выговаривать отцу за то, что он недостаточно плотно надевал подгузник Гарриет, кричать на мать за то, что она разбила держатель стаканчиков на коляске Гарриет.

У Фриды замерзли руки. У нее саднит в горле. Уже темно. До нее издалека доносится звонок, зовущий на ужин. Из каменного двора, с поля для игры в лакросс, из часовни появляются матери. Они спешат в столовую.

К тому времени, когда подходит очередь Фриды, еды почти не остается. Она получает крохотный кусочек свинины и три морковки.

Ей машет Хелен. Она нашла трех белых женщин среднего возраста.

— А это моя соседка по комнате — Фрида, — говорит Хелен. — У нее небрежение и оставление ребенка.

— Привет, Фрида, — одновременно говорят матери.

* * *

Матери принимают на скорую руку душ. В ожидании своей очереди они шепотом обмениваются информацией. Числа. Приблизительно две сотни женщин. Предположительно, если они что-то отчебучат, их отправят в разговорный кружок. Каждый поход в разговорный кружок будет учтен в досье.

На этаже Фриды двадцать шесть женщин и четыре душевые кабинки. Фрида пытается чувствовать благодарность за шлепки, туалетные принадлежности, чистое полотенце и фланелевую пижаму. В тюрьме не бывает ни шлепок, ни пижам.

На ней горячая вода кончается. Она наскоро споласкивается, вытирается, одевается. Сушит волосы под сушилкой для рук. Следующая мать, принимающая холодный душ, визжит. Фрида уходит, прежде чем кто-либо успеет на нее накричать.

Хелен возвращается, завернутая в одно только полотенце. Она наносит лосьон на каждый квадратный сантиметр тела, использовав сразу полбутылочки. Ее груди напоминают сдувшиеся воздушные шарики. На бедрах и животе у нее глубокие следы целлюлита.

Хелен перехватывает взгляд Фриды, которая смотрит на ее груди, и улыбается.

— Не смущайся. Под одеждой мы все одинаковые животные.

— Извини, — говорит Фрида.

Хелен, кажется, из тех женщин, которые всю жизнь довольны собой. Тело у нее мягкое, нездоровое, блестит от лосьона. Она все еще голая по пояс, когда в дверь стучит миз Гибсон.

— Дамы, через тридцать минут отбой.

Фрида залезает под одеяло. Слава богу, одеяла толстые, она может собраться в комок, завернуться, чтобы осталось одно лицо. Она хочет есть и думает, что если свернется в комок и согреется, то голод пройдет. Те крохи знаний о жизни святых, что у нее есть, приходят к ней теперь, и она думает, что за год может стать святой.

Хелен взбивает подушки, сбрасывает покрывала.

— Ты еще не спишь?

— Пытаюсь уснуть.

— Тебе не любопытно, чем занимаются отцы? Кто-то сказал, что у них нет формы. Что они могут носить свою домашнюю одежду.

Хелен считает, что у отцов, вероятно, меньше охраны. Их надсмотрщики, видимо, не носят халатов. Если их надсмотрщики женщины, то халаты на них выглядели бы слишком сексуально.

— У них, вероятно, и еда получше, — говорит она. — Им наверняка позволили оставить при себе фотографии детей. Может быть, им и свидания разрешены. И камер наблюдения, может, нет.

— Камеры повсюду, Хелен. В наших телефонах есть камеры. Наши телефоны нас подслушивают. Может быть, и в этот момент нас кто-то подслушивает.

— Возможно, им не нужны камеры, если отцов всего пять.

— Их не пять — больше. Наверняка больше.

— Сомневаюсь, — говорит Хелен. — А что насчет нас? Кто, ты думаешь, уйдет первым?

— Уйдет в смысле умрет?

— Нет, откажется от учебы.

Фрида поворачивается на бок, смотрит на стену. Она думала об этом. Она считает, что кто-нибудь из белых женщин среднего возраста. Кто-то, может быть, делает ставку на нее. Она говорит, что все они должны вернуть себе своих детей.

— Может быть, некоторым из них не следует этого делать.

— Хелен, не говори этого. Никогда