Retrum. Когда мы были мертвыми - Франсеск Миральес

Это была довольно болезненная развязка романа, который, собственно говоря, даже и не успел толком начаться.

Я, человек, в общем-то, закаленный более страшными и долгими расставаниями, держался вполне достойно и не падал духом. Апрельские дни, проходившие один за другим, я воспринимал как сухие листья, отслужившие свое и опадающие с вскормившего их дерева.

Каждый день был похож на все предыдущие. Я ходил на занятия, но практически не общался ни с кем из однокурсников. К счастью, к этому времени все уже смирились с моими странностями и перестали приглашать меня куда бы то ни было. После обеда я пару часов посвящал домашним заданиям, которые почти всегда делал под довольно громкую музыку. Затем наступала очередь прогулки на кладбище, где я проводил долгие часы. Порой я оставался там до позднего вечера и встречал восход луны, стоя у кованых ворог или каменной ограды.

Иногда я перебирался через забор и совершал дежурный обход по любимому маршруту между блоками колумбария и несколькими могилами. Каждый раз, сам того не желая, я почему-то оказывался у той самой плиты, где несколько месяцев назад нашел перчатку, до сих пор лежавшую у меня в кармане.

Мне нравилось сидеть рядом с этой могилой, а то и лежать на том камне, на котором я когда-то умер и родился вновь под музыку, исполнявшуюся тремя моими друзьями, исчезнувшими бесследно, без всякого предупреждения.

Я, наверное, не признался бы себе в этом, но в глубине души все-таки надеялся, что, скорее всего, встречусь с ними именно там — на том самом месте, где мы когда-то познакомились. Я очень тосковал по своим бледнолицым друзьям. В первые дни, подходя к кладбищу, я даже старался соблюдать все правила их игры и наносил на лицо маску из белого крема. Поняв, что никто не собирается приходить ко мне на встречу, я перестал гримироваться, а потом и вовсе стал оставлять флакончик с тональным кремом дома.

* * *

Как-то раз в субботу в середине апреля ко мне в гости пришел человек. Более неприятного визитера я и представить себе не мог.

Все утро я провалялся в постели, слушая уже изрядно натертую кассету. В последнее время я все больше проникался песней под номером десять. Эту строчку в списке явно не случайно заняла группа под названием «Десятая жертва» — страшно мрачный и депрессивный испанско-шведский квартет, о котором сам Эдуардо Бенавенте как-то раз сказал: «Эти ребята наводят на меня ужас».

Песня, выбранная из всего их творчества для моей антологии исчезнувшей феей, называлась «Одинокий человек». Речь в ней шла о мрачной судьбе канатоходца.

Надменный, на провисшей веревке,

Он гордо пытается удержать равновесие.

Купол циркового шатра над его головой

Не раз был свидетелем этого древнего кровавого жертвоприношения.

Со спины безо всякого риска

За ним следят взгляды тысячи незнакомцев.

Они молча ждут в тишине,

Когда он совершит роковую ошибку и упадет на арену.

Они не видят в этом человеке человека,

Им даже не интересно, жив он останется или погибнет.

Впрочем, быть может, они захотят познакомиться с его жизнью,

Когда тело унесут за кулисы.

Одинокий человек.

В тот момент, когда под потолком моей комнаты прогремели последние аккорды этого мрачного гимна, в дверь, как всегда, негромко постучали. Отец, видимо, решил нанести мне дежурный визит. Впрочем, когда в щели приоткрытой двери появилось его лицо, я обратил внимание, что смотрит он на меня не так, как обычно. Отец явно хотел мне что-то сказать, а не просто поинтересоваться, все ли у меня в порядке.

— К тебе гости.

На мгновение у меня в сердце вспыхнула надежда на то, что случилось чудо, ко мне явилась моя богиня — Алексия, вознамерившаяся вытащить верного почитателя из той трясины, в которую его затягивало все глубже.

Реальность же оказалась совсем иной, я бы даже сказал, абсолютно противоположной моим ожиданиям.

— Это Хавьер, — пояснил отец. — Говорит, что хочет повидаться с тобой.

Я привстал на кровати и увидел за плечом отца хорошо знакомый мне взъерошенный чуб. Вскоре на пороге появился и его обладатель, бывший «подзащитный» моего христианнейшего брата.

Живи, люби и смейся,

пока к тебе не явилась смерть.

— Ирен Клавер —

Вполне понятно, что такого гостя я принял с вымученной улыбкой на лице и искусственной ледяной вежливостью. По правде говоря, поначалу я испугался худшего. Мне показалось, что этот тормоз Хавьер наметил меня в заместители Хулиана, чтобы грузить своими проблемами и дурацкими размышлениями.

Впрочем, по ходу разговора я стал понимать, что у этого неожиданного визита явно есть какая-то вполне конкретная цель. Слишком уж расплывчатым и неубедительным выглядело все то, что плел мне Хавьер, пытаясь как-то мотивировать причину своего появления в моем доме.

Я решил взять быка за рога.

— Хавьер, я так понимаю, ты хочешь что-то мне сказать. Давай выкладывай, зачем пришел.

Подыскивая нужные слова, Хавьер непроизвольно стал обшаривать свои карманы, будто проверяя, не украли ли у него бумажник. Когда он наконец-то извлек на свет и протянул мне маленький голубенький конверт, я не на шутку насторожился.

— Вот, сестра просила тебе передать. Сделать это лично она не решилась. Говорит, что ты в последнее время какой-то совсем странный.

Я понял, что дело плохо и серьезных проблем мне не избежать, но поспешил прояснить ситуацию:

— Твоя сестра ошибается. Я не в последнее время странный, а по жизни такой.

— Вы, ребята, как-нибудь между собой разбирайтесь. Мое дело — письмо передать.

Посчитав свою миссию выполненной, Хавьер просто насильно всучил мне конверт и направился к дверям. Я почувствовал, что у меня в руках бомба, готовая взорваться в любой момент.

Мы с Хавьером вежливо попрощались. Как только за ним закрылась дверь, я рухнул на кровать как подкошенный. Я прекрасно понимал, что если обнаружу в конверте признание в любви, то мне придется наговорить Альбе такого, от чего она, в свою очередь, прольет немало слез.

Такой ответ невозможно смягчить, сформулировать как-то изящно и деликатно. Отказ, равно как и забвение, всегда переживается болезненно, неизменно ранит душу.

Я приготовился к худшему из возможных сценариев. Вот почему, внимательно прочитав письмо, написанное от руки, от первой до последней строчки, я даже вздохнул с облегчением.

Мой мрачный и замкнутый друг!

Вот уже два года мы сидим за одним столом и вместе скучаем на занятиях. Жизнь тем временем шла своим чередом, мир менялся, мы становились иными вместе с ним. Сам понимаешь, мы теперь не те, какими были, когда познакомились.