Камилла. Жемчужина темного мага - Оливия Штерн

Это ведь только кажется, что ты — сильная и все сможешь.

Стоит оказаться одной на улице, и сразу станет понятно, что ты — просто слабая девчонка. А хотелось быть…

она всхлипнула. Глаза вновь жгло от слез. Хотелось быть сильной, как героини-воительницы из тех сказок, что рассказывала нянюшка, но не получалось. А ещё эта проклятая немота. Почему так получилось? И если это навсегда?

И Камилла вдруг представила себе, что даже будучи старушкой она будет везде таскать с собой блокнот на шелковой ленточке, чтобы переписываться с мужем, если таковой, конечно, когда-нибудь найдется — кому нужна немая жена?

В коридоре скрипнули половицы, и она замерла, как мышь, боясь лишний раз вдохнуть. Кто там еще? Годива ушла вечером, ещё раз накормив всех горячим… Значит, маг бродит по ночам?

Камилла не ошиблась: из темноты коридора вылился высокий мужской силуэт. В лунном свете лицо казалось совершенно белым, а глаза — двумя провалами во тьму. Рыжие волосы совершенно утратили солнечную яркость и казались серыми.

Что ему здесь нужно?

Камилла сжалась в комок. нет, до сих пор Аларик не сделал ей ничего дурного, но кто их знает, этих темных магов? неспроста Светлейший признал их проклятыми и определил опечатывать вредоносный дар каждого из них…

— Спишь? — тихо спросил Аларик, приближаясь к кровати.

Камилла помимо воли шевельнулась, хоть и думала притвориться.

— А я вот, закончил с отчетами и решил заглянуть… как ты тут, — прозвучало как оправдание.

она молчала, выжидая.

Заглянул? теперь иди обратно, к себе…

но вместо этого Аларик подошел к окну, выглянул наружу, потом повернулся к кровати, где Камилла сжалась в комок.

она в доме темного мага, подумать только!

А он подошел, посмотрел на нее сверху вниз, а потом просто опустился рядом на пол, уселся так, что его спина опиралась о край кровати, и Камилла при желании могла протянуть руку и потрогать его голову.

— Я посижу тут немного, не возражаешь?

она смирилась, все еще не понимая, что ему нужно.

А маг некоторое время сидел молча — Камилла видела профиль в лунном свете, красивый такой профиль, какие любят в романах рисовать на картинках — затем тихо заговорил.

— Знаешь, если тебя это хоть как-то поддержит… то я очень сочувствую твоему горю. мне в этом смысле было проще: меня увезли от матушки, когда я был еще мал. Поэтому сейчас я не знаю, жива она или нет, и не знаю, где ее можно попытаться разыскать — потому что понятия не имел, где жил. Это была какая-то глухая деревня, даже без названия… таких полно. меня увезли оттуда навсегда. но мне иногда приятно думать, что матушка жива, и что… я точно знаю, у нее потом были и другие дети, и, может быть, она сейчас нянчит внуков… мда… — помолчал, раздумывая, и добавил, — расстояние — не главное, что нас разделило.

Камилла пискнула из-под одеяла.

А что? Что может быть хуже расстояний?

— Время, вот что разделяет сильнее всего, — слушая какие-то свои мысли, произнес Аларик. он откинулся затылком на край перины, лунный свет обрисовал его профиль. Сделав паузу, он добавил, — поэтому, если рассматривать время как расстояние, только особенное, то… ты можешь думать, что твои родители просто… уехали. Далеко уехали. может быть, отдыхать и жить где-нибудь в милом домике на берегу моря, гулять по вечерам по белокаменной набережной… Главное во всем этом — понимать, что рано или поздно вы все равно будете вместе, но жить при этом так, чтобы потом было, о чем им рассказать.

Камилла вдруг невероятно отчетливо представила себе все то, о чем он говорил: что ее дорогие родители… где-нибудь там, и что у них есть домик о двух этажах с балкончиком и маленьким садиком с фруктовыми деревьями, и что маменька раскладывает прозрачное грушевое варенье по банкам, накрывая его хрустящей желтоватой бумагой, а папенька в это время сидит в старом кресле, в своем любимом полосатом стеганом халате.

Грудь резануло нестерпимой болью, и она задохнулась, зашлась рыданиями. И даже не сразу поняла, что сильные мужские руки попросту сгребли ее в охапку, прижали к горячей груди, и что сама она вцепилась в его рубашку и плачет, воет в голос.

— Девочка, — его ладонь гладила по волосам, по спине, — все это… просто надо пережить. Просто пережить, перетерпеть. У тебя все будет хорошо.

Камилла ещё сильнее вцепилась в грубую ткань. Ей было так холодно, тело мага казалось единственным источником тепла, и, казалось, она медленно погружается в мягкий, горячий кокон.

— ну, что ты, — пробормотал он, — ты должна быть сильной. Сильные могут отомстить, слабые гибнут.

И Камилла, словно во сне, почувствовала прикосновение его губ к виску. она уперлась локтями в грудь Аларику и отстранилась, заглядывая в его черничные глаза.

— мне страшно. И очень больно, — выдохнула.

но язык не слушался, получилось снова что-то совершенно неразборчивое.

он вдруг улыбнулся уголками рта, хитро так, по-лисьему. И снова прижал ее голову к своему плечу, гладя по волосам и плечам.

— Все пройдет, — бормотал Аларик, — чем дальше тебя будет уносить поток времени, тем легче тебе будет. Просто думай… что они где-то далеко, и что там им хорошо.

И она, отогреваясь, успокоилась. Все еще всхлипывая, прижалась щекой к промокшей от слез рубашке. от Аларика приятно пахло душистым мылом и еще чем-то неуловимым, но таким близко-знакомым. Камилла просто закрыла глаза и позволила себе греться в чужом тепле, ей казалось, что ниточки этого тепла медленно, одну за одной, выдавливают те ледяные стрелы, что пронзили сердце…

— Знаешь, — вдруг сказал Аларик, — мне сейчас… очень хорошо. ты меня греешь… госпожа баронесса, — она расслышала в последних словах усмешку. А потом он спросил, — хочешь, расскажу тебе про ковен?

И Камилла молча кивнула, потому что ей в самом деле было интересно. так хорошо сидеть в теплом коконе этих объятий, ни о чем не думать, а просто слушать мрачную сказку о том, как темные маги объединяются в ковены…

Аларик шевельнулся и вытянул из-под ворота серебряный медальон. В лунном свете стало видно, что на кругляше вылито изображение ворона, у которого под лапой череп.

— Вот, — сказал маг, — это знак ковена Ворона. И, знаешь, я ни разу не пожалел, что меня взяли именно в этот ковен. Здесь куда больше свободы, чем, скажем, в ковене волка. Все-таки ворон — это птица, а птица — это в какой-то мере символ свободы. По крайней мере, мне приятно думать так. И рано или поздно клетка распахнется… только, наверное, уже не при нашей жизни.

Помолчал, медленно покачивая ее в руках, словно убаюкивая.

И голос мага зазвучал тихо и монотонно, словно колыбельная.

Камилла слушала о том, как мальчиков, привезенных в ковен, сперва обучают быть послушными, поручая для этого самую тяжелую работу.