Сфинкс - Тобша Лирнер

Задыхаясь, я вырвался на воздух и стал молотить руками и ногами, не понимая, куда плыть. Несколько минут не мог отдышаться, затем все-таки выбрался на берег и, рухнув на землю, остался лежать, свернувшись.

И тут услышал странный протяжный, жужжащий звук — вызывал мой спутниковый телефон. Я сел. Андерсон стоял и бешено махал руками.

— Ты в порядке? — крикнул он мне.

Дрожа, я поднялся на колени, стараясь собраться, но перед глазами по-прежнему стояло лицо Изабеллы.

— В порядке! — крикнул я, опершись о песчаный берег. — Просто не могу, покурив, плавать.

Спутниковый телефон продолжал звонить.

— Ответь! — крикнул я и, вновь войдя в воду, поплыл к нему.

Взволнованный голос Барри звучал словно издалека, будто он кричал сквозь стеклянную стену.

— Оливер, эта потрясающая штука — без сомнений, астрариум. Мне не приходилось видеть ничего настолько механически сложного.

— В каком смысле? Это древний артефакт?

— Я сломал себе мозги. Он не из бронзы, а из какого-то сплава, что может объяснить, почему он так хорошо сохранился. Обладает необыкновенными магнитными свойствами. В середине механизма имеется что-то вроде шестерни с двумя магнитами, которая должна вращаться. Слушай дальше — это вообще ни в какие ворота. Когда я стал определять возраст деревянного корпуса по углероду, то решил, что брежу. Повторил тест пять раз и всегда получал один и тот же результат.

— Какой?

— Дружище, астрариум не из эпохи Птолемеев. Он старше — из времен фараонов. Я обнаружил на нем два изображения Нактореба, известного также как Нектанеб Второй. Это тридцатая династия, что само по себе невероятно. Но еще более поразительно третье изображение — Рамсеса Третьего. Оливер, ты представляешь, какое это время?

— Понятия не имею, — прохрипел я. От страха и волнения мне с трудом удавалось говорить.

— Двадцатая династия! — выкрикнул в телефон Барри. — Около тысяча сто шестидесятого года до нашей эры, времени скитаний Моисея.

У меня пересохло в горле, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот прошибет стенку желудка. Если астрариум — ровесник двадцатой династии, ему больше двух тысяч лет. Нет сведений, чтобы фараоны обладали подобной технологией. Если предположение подтвердится, это будет означать полный пересмотр истории, сроков начала цивилизации и нашего понимания древних египтян. И еще, что астрариум — ценнейшая вещь, стоимость которой невозможно представить.

— Это невозможно. Ты ошибаешься. — Я старался говорить спокойно.

— Дружище, я не ошибаюсь.

— Хорошо. Вернусь, как только смогу. А пока помалкивай. Слушай меня, Барри, никому ни слова. — От нахлынувших чувств закружилась голова, и я сел на землю. Представил Фахира, Амелию, Гермеса. Лицо Изабеллы. Как бы она обрадовалась, услышав то, что говорил мне сейчас Барри.

— Оливер, это открытие века!

— Обещай, что будешь вести себя тише воды ниже травы. Не хочу, чтобы нас засадили в тюрьму за хищение древних артефактов. Вернусь через пару дней. И ради Христа, будь осмотрительным.

Связь прервалась, прежде чем Барри успел ответить. Я посмотрел через плечо и с облегчением увидел, что Андерсон крепко спит на полотенце, а стиравшая белье крестьянка исчезла.

Я прилетел в Александрию через четыре дня. Взял такси и доехал из аэропорта до улицы Корнич, где жил Барри. Многоквартирный дом был построен в начале двадцатого века в стиле неоклассицизма и очаровывал своим осыпающимся великолепием. Барри много лет снимал здесь жилье, и у него был уговор с хозяйкой — сирийкой-христианкой мадам Тибишрани. Пышная вдова лет шестидесяти, живущая на первом этаже со своей увечной дочерью, сохраняла квартиру за Барри во время его продолжительных и зачастую необъяснимых отъездов и служила ему неофициальным почтовым ящиком, прилежно собирая его корреспонденцию. Она обожала австралийца, если требовалось — яростно бросалась на его защиту и терпела многочисленных молодых гостей (в основном женского пола), которые то и дело приезжали к нему пожить.

Квартира располагалась на третьем этаже и имела большой балкон, заворачивавший за угол здания. Я вышел из такси.

Солнце садилось, и его кроваво-красный глаз висел над морем, уже подернутым темнеющими ночными облаками. Над городом, отражаясь эхом, несся призыв к молитве — мелодичное причитание, неизменно затрагивающее какие-то струны в моей душе. Господствующее положение на площади занимала величественная белая мечеть Аббу эль-Аббас с двумя куполами и стройной башней минарета, словно тянущейся ввысь, к Богу.

К мечети небольшими группами шли верующие. Свежий, приправленный ароматом далеких стран ветер донес запах моря. Я обернулся на дом Барри, и у меня упало сердце — я сразу заметил: что-то не так. Обычно висевшие там птичьи клетки исчезли, ставни были закрыты. Ничего подобного я раньше не видел.

Швейцар пропустил меня внутрь без единого слова и снова занял место на черном пластмассовом стуле у лестничной клетки. Я взбежал по лестнице на третий этаж. Дверь квартиры Барри была закрыта. Волшебный глаз, врезанный в нее, чтобы оберегать жилье от зла, смотрел на меня, словно смеясь над моими растущими страхами. Я постучал медным молоточком, но никто не ответил.

На лестнице заскрипели ступеньки. На нижней площадке показалась платиновая шевелюра мадам Тибишрани, а затем появилась и вся хозяйка дома, неподходяще одетая в изящное черное вечернее платье. При виде меня она вздрогнула и судорожно вздохнула.

— Месье Оливер, вы меня напугали. Представить себе не можете, как это было ужасно!

Она поспешила ко мне и встала рядом на площадке у квартиры Барри. Даже в полумраке лестницы я заметил, что ее глаза распухли от слез.

— Мне нужен Бадри. Он дома?

Мадам Тибишрани вздохнула и погладила меня по руке.

— Бедный месье Оливер, разве вы ничего не слышали? Барри больше нет с нами.

— Что это значит?

— Несчастный случай. Полиция утверждает — самоубийство, но я не верю. Барри никогда бы себя не убил. Никогда!

Новость подействовала как удар электрического тока. У меня закружилась голова, и я привалился к стене — не мог поверить, что Барри умер. Невозможно было представить, что такого крепкого, энергичного человека вдруг нет на свете.

— У вас есть ключи? — Стараясь справиться с горем, я всеми силами сопротивлялся шквалу воспоминаний — не хотел думать о том, как мы здесь вместе напивались под музыку «Роллинг стоунз». Спорили о политике, после чего Барри вставал на голову и отпускал что-нибудь совсем неподходящее к нашей беседе, отчего мы с Изабеллой закатывались смехом. Как однажды вечером его арестовали за то, что он проповедовал нагишом с балкона, и как он зазвал к себе двадцать местных уличных ребятишек, чтобы накормить.

— Конечно, у меня есть ключи.