Сфинкс - Тобша Лирнер

Мои переживания нарушил Андерсон.

— Я посмотрел кое-какие твои буровые пробы и результаты сейсмической разведки. Надеюсь, не возражаешь?

Честно говоря, возражал. Обычно я был категорически против того, чтобы в мою работу кто-нибудь вмешивался, и до начала бурения тщательно оберегал результаты от чужих глаз. Меня всегда преследовало чувство, что я что-то упустил в своем анализе. На этот раз риск неудачи был особенно велик. Сейсмическая разведка показала, что месторождение могло простираться до этой точки, и данные ультразвукового локатора оказались многообещающими. Однако геологический срез был крайне разнородным. И хотя я, как всегда, полагался на свою интуицию — чего никто, кроме Мустафы, не мог понять, — сознание сверлила мысль, что на этот раз мы можем не наткнуться на черное золото.

— Нисколько, если ты внезапно не решил изменить специальность и составить мне конкуренцию, — пошутил я, стараясь скрыть раздражение.

— И речи быть не может. Я хоть и игрок, но так рисковать никогда бы не стал.

Заметив, что в ответ на громкий голос Андерсона водитель поглядывает в зеркальце заднего вида, я заговорил тише:

— Ты считаешь, что я игрок?

— Мы все в какой-то степени игроки. Но признайся, Оливер, ты делаешь рискованную ставку.

— Тебе звонил Йоханнес Дю Вур?

Исполнительный директор компании «Геоконсалтанси» был человеком непростым. Он не имел специального геологического или геофизического образования и попал в нефтяной бизнес из моряков, отслужив во время Второй мировой войны офицером снабжения в южноафриканском флоте. Сторонник совершенства, Дю Вур двойственно относился к риску. Наша небольшая консультационная фирма обслуживала меньше дюжины крупных клиентов и не могла себе позволить ошибаться. Сначала Дю Вур соглашался с тем, что я пользовался некоторыми методами, которые нельзя назвать вполне традиционными, но в последнее время начал требовать, чтобы я подтверждал эти десять процентов чистой интуиции фактами. Я старался состряпать что-нибудь. Но иногда мой инстинкт проявлялся настолько необъяснимо, что даже я боялся на него полагаться. Поэтому вполне понятно: чем крупнее предполагалась комиссия, тем нервознее становился Йоханнес.

— Столкнулся с ним в салоне бизнес-класса аэропорта в Остине, — ответил Андерсон. — И он разговорился. Видимо, не знает, что мы с тобой хорошо знакомы. Надо сказать, видок у него так себе. И настроение мрачное.

— Наверняка проблемы с пищеварением. Видимо, ест слишком много. Ну и что тебе сказал старикан?

— Спросил, нет ли у тебя мыслишки открыть собственную консультационную фирму и увести у него клиентов.

Я рассмеялся. Предположение, что я настолько неблагодарен, показалось мне абсурдным.

— Старикан спятил. Он не понимает, как я работаю.

Проблема с Дю Вуром заключалась в том, что он считал всех людей такими же честолюбивыми, как он сам. И особенно тех, кого нехотя признал талантливее себя. Он взял меня прямо со скамьи Имперского колледжа и два года заставил работать своим помощником во время изыскательских работ. В самом начале нашего сотрудничества я понял, что он совершил ошибку — обсчитался на целый километр. Задание было важным — первая скважина на новом месторождении в Анголе. На карту были поставлены миллионы. Я корпел над данными сейсмологической разведки, изучал образцы бурения и бродил по местности, принюхиваясь к воздуху. А затем с риском быть выставленным вон предложил свое, отличное от Дю Вура решение. Йоханнес выслушал и поверил, что моя интуиция точнее его расчетов. К его чести, он внес поправки в стратегию бурения, а мне заявил, что, если я ошибся, он не только меня выгонит, но не остановится ни перед чем, чтобы испортить мне дальнейшую карьеру. В тот же день мы наткнулись на нефть, но с тех пор наши отношения кардинально изменились. Он уважал мой врожденный талант, но тем не менее каждая новая разведка казалась ему падением в пустоту.

Машина остановилась у новой буровой, которой с тех пор, как две недели назад я уехал в Александрию, никто не занимался. Бур, поблескивая сталью в свете прожекторов, висел на вершине конструкции и казался огромным кротом, готовившимся закопаться в подземные ходы. Рядом был вырыт глубинный колодец, чтобы брать воду для охлаждения механизмов во время работы. Неподалеку в тени вышки, словно ждущие начала представления зрители, стояли генераторы и другие устройства. Странно было видеть, что все эти конструкции будто застыли во времени, тогда как в моей жизни произошли такие разрушительные изменения.

Я быстро оценил состояние оборудования и окинул взглядом операторов у пульта. Затем поднял большой палец, как делал это несколько недель назад за секунду до взрыва, и резко опустил вниз. Ожил гигантский дизель, бур начал вращаться, и бурильная колонна пошла вниз. Другие моторы вращали поворотный стол и отсасывали из скважины бутовый камень и грязь.

Стоявший рядом Андерсон хлопнул меня по плечу.

— Роторное бурение — его нельзя не любить! — крикнул он мне на ухо, перекрывая шум. — Предельное проникновение.

Я не ответил и несколько минут наблюдал за процессом. Начальная стадия операции всегда нервировала. Оставалось только молиться, чтобы буровая коронка для местной горной породы была выбрана правильно. Пока бур работал исправно.

— Слышал, в пятидесяти милях отсюда есть оазис, — продолжал Андерсон. — А в нем гостиница в арабском стиле двадцатых годов и прекрасное купание.

— Мне надо оставаться на месте.

— Брось! Здесь не случится ничего такого, с чем бы не справился твой помощник. Приятель, у тебя такая потеря. Тебе требуется время, чтобы прийти в себя. Я знаю, что это такое.

Я обернулся на буровую. Андерсон был прав: пройдет не меньше двух дней, прежде чем бур окажется достаточно глубоко, сможет изменить направление и войдет в продуктивную зону. Не исключено, что поездка по пустыне будет мне полезна и хотя бы немного облегчит тоску.

Дорога больше напоминала колею. Я вел джип компании как ненормальный. Меня привлекала мысль разбиться в пустыне: миг — и разом улетучится всепоглощающее горе.

Внутренняя территория, Синай, представляла собой местность, поросшую невысоким кустарником, где там и сям возвышались песчаные дюны. Мысленным взором я видел здесь те же дюны, но поросшие доисторическим лесом, представлял внутреннее море и чаек на фоне неба. Некогда климат в Египте был более влажным, тропическим. Болота еще не пересохли, в Ниле купались бегемоты и львы, водились крокодилы, но пустыня всегда была царством змей, шакалов, скорпионов и жестокой смерти. Это запечатлели многие древнеегипетские культовые изображения. Анубис, бог бальзамирования и захоронений с головой шакала, олицетворял алчно крадущегося к разлагающемуся трупу по краю пустыни хищника. Аммут, страшная богиня с головой крокодила — та, которой отдавали сердца грешников после совершения ритуала взвешивания, — символизировала плавающих в мутных водах Нила рептилий. Рисуя в воображении на этом безлюдном фоне плодородное прошлое, я внезапно вспомнил повторяющийся кошмар Изабеллы и ужас исчезновения ее органов. Когда вернусь в Александрию, надо будет постараться больше об этом выяснить. Что за личность или организация могли санкционировать подобное надругательство? И что произошло с другой молодой женщиной, египтологом, труп которой много лет назад видел коронер? У нее недоставало тех же органов. Существует ли между ними какая-либо связь?