Лицо в кадре - Николай Сергеевич Оганесов

Скаргин: Как просматривали пленку?

Максимов: Прокрутил я ей на проекторе, как вам сегодня. Смотрела она, смотрела, а потом показала, где остановить, и сама же вырезала.

Скаргин: Что было изображено на кадрах?

Максимов: Даже не знаю, что там выбирать можно было. На них все тот же старик — не лучше, не хуже, чем на остальных кадрах. Хотя она родственница — ей видней.

Скаргин: Опишите мне женщину, которой продали пленку.

Максимов: Портретик хотите иметь? Понимаю. Невзрачная, страшненькая такая старушенция. Старая не старая. Пожилая. В длинном пальто. Мохеровый платок — все в таких ходят. Югославский. На ногах сапоги, как говорится, шедевр местной промышленности. Что же еще? Мажется так, что я боялся, как бы с ее лица штукатурка на пол не посыпалась — подметай потом. А духами разило — ближе чем на полтора метра не подойдешь…

Скаргин: Если на улице встретите, узнаете?

Максимов: А что, телефончик хотите предложить? Так времени много прошло, я только и помню, что пожилая была и мохеровый платок югославский.

Скаргин: Ну, а теперь, Максимов, объясните мне, как вы сами оказались в сберкассе?

Максимов: Все-таки заметили? Я думал, пропустите.

Скаргин: Что ж вы не вырезали? Времени не хватило?

Максимов: Если бы знал, что придете, конечно, вырезал бы.

Скаргин: Интересно, почему?

Максимов: У вас в милиции любят, как говорится, из мухи слона делать. А я оказался там случайно. Узнал, что Синельник будет снимать выдачу выигрыша, захотелось посмотреть.

Скаргин: Только и всего?

Максимов: А вы что подумали?

Скаргин: Я думаю, Максимов, что вы не тот человек, кто, увидев деньги, может спокойно пройти мимо.

Максимов: Обижаете, товарищ следователь. Ну, продал я кусок пленки или там на тряпках хотел несколько рублей заработать, так что я, по-вашему преступник, негодяй?

Скаргин: Ну, если вы так хотите знать мое мнение, я скажу. Вы, Максимов, спекулянт.

Максимов: Хорошо. А как же эти денежные мальчики-девочки, они что, невинные овечки которых съедает кровожадный Максимов? Они своими запросами порождают спекуляцию — вот в чем правда. Не было бы добреньких родителей, не было бы сыночков, отдающих пятьсот рублей за дубленку, девочек, выкладывающих сорок рублей за трикотажную маечку с ярлычком, — не было бы и спекулянтов. Кто же виноват? Я? Старуха кидает мне пятнадцать рублей за кусок пленки, а я, как Иисус Христос, должен отказываться? Прыщавый пацан, не заработавший в своей жизни ни копейки, готов переплатить мне за линялые штаны сто рублей, а я: извините, мол, не возьму? Так, что ли? Да что я у них, насильно деньги отбираю? Я что, грабитель с большой дороги? Вы лучше у них спросите: когда они наедятся тряпками, пластинками, хрусталем, импортными сигаретами, жвачкой? Попробуйте, спросите! Они не ответят. Они побегут доставать очередной палас для своего гнездышка! Они ненасытны, у них волчий аппетит!.. Вот кто виноват, но вы их не называете преступниками…

Скаргин: Кто виноват больше, кто меньше — выясняет суд, а я, Максимов, одно скажу: есть у нас люди, для которых потребление стало содержанием и смыслом всей жизни. Они не вызывают симпатий, в этом вы правы. Но разница между ними и вами небольшая. Продавец сегодня, завтра вы покупатель. Смотрите, Максимов, в двадцать девять лет еще не поздно решить: или вы честный человек, тогда живите честно, или вы преступник, тогда ждите — за вами придут.

Скаргин: Вы помните наш разговор, Нина Кузьминична?

Арбузова: Не называйте меня так: я — падшая женщина.

Скаргин: Как вы себя чувствуете?

Арбузова: О, неважно. С утра слабость в ногах, днем головокружение. Мне надоели эти проклятые уколы, одни и те же лица. Хорошо, что вы пришли. У вас есть что-нибудь выпить?.. Я скучала.

Скаргин: Помните, вы сказали, что вечером седьмого января, когда у вас погас свет, вы пошли к соседям? Я хочу уточнить кое-какие подробности, так как все соседи в один голос утверждают, что вас не видели. Поясните, пожалуйста, Нина Кузьминична.

Арбузова: Соседи? О, вы не знаете, какие они безобразные, гадкие, злые люди! Свиньи — вот кто они! Федор Федорович никогда не закрывает за собой воду. Таисия Марковна мне однажды в суп плюнула — я точно знаю. И лук мой крадет, а дочь ее — она проститутка — каждый день переворачивала всю мою обувь и мужиков водила. Дверь хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Из-за ее мужиков я спать спокойно не могла…

Скаргин: Где вы были, когда погас свет?

Арбузова: …Так мне, падшей женщине, и надо!

Скаргин: Вы были в мастерской Фролова?

Арбузова: Да, я просила его починить холодильник и устроила короткое замыкание.

Скаргин: Устроили? Зачем, Нина Кузьминична?

Арбузова: Какая разница? Устроила и все. Мне нравится Геннадий Михайлович. Если бы он был смелее!..

Скаргин: Что-то сомневаюсь, чтобы вы могли устроить замыкание.

Арбузова: О! Я много чего умею: берется вилка с соединенными проводами и — в розетку… Но не все вам обязательно знать. Что вы меня выспрашиваете?

Скаргин: Успокойтесь, Нина Кузьминична. Лучше скажите: после того как пришел Фролов, вы в мастерскую не ходили?

Арбузова: Нет. Совесть моя чиста. Один грех на душе моей: надо было рассказать все, а я деньги брала… Перед Таней виновата я.

Скаргин: О какой Тане вы говорите? Об Обуховой?

Арбузова: О ком же еще?

Скаргин: А что вы должны были рассказать ей?

Арбузова: Как тайну пропивали! Ненавижу их… Мне Лена налила в стакан, а в нем кусочек пробки плавал. Я выплеснула и не стала пить. О, как низко я пала! Втроем мы пропивали тайну!

Скаргин: Нина Кузьминична, о чем вы хотели рассказать Тане?

Арбузова: О, молчи, молчи! Прислушайся, и ясно станет все…

Глава 7

Есть элементарный закон логики: два противоположных суждения не могут быть одновременно истинными — по крайней мере,