Экспонат руками не трогать - Мария Очаковская

Жером, не расстающийся ни на минуту со своим ружьем, и Буров послушно кивнули и направились к другим палаткам. Тем временем Мельгунов осмотрел стоящий под навесом стол, заметив среди склянок какую-то тетрадь, покрытую пылью, присел и в задумчивости принялся ее листать.

– Ах, вот оно что… стало быть, англичане, тут работали английские археологи, далеко что-то они забрались… и одному богу известно, куда они исчезли и что все это значит, – тихо произнес он, но тут его прервал громкий крик Бурова:

– Петр Иванович! Сюда! Скорей!

Сунув тетрадь в дорожную сумку, Мельгунов поспешил на крик, но не успел он дойти, как двое его спутников выскочили из палатки, словно ошпаренные. Буров зажимал рукой нос, виконт надрывно кашлял.

– Что там?

– Ужас, Петр Иванович… все мертвы, какая вонь, невозможно дышать, – сморщившись, чуть слышно сказал Буров. Жером, задохнувшись от спазмов, не мог произнести ни слова.

– Их там четверо… насколько я понял… лежат вповалку, – сквозь кашель наконец выговорил виконт.

– Подождите меня, я скоро. – Смочив шарф водой из фляги и обмотав им лицо, Петр Иванович шагнул в палатку…

…Жером и Буров вернулись и присели под навесом. Потрясенные увиденным, оба молчали. Налетевший порыв ветра зашумел в ветвях кустарника. На крыше святилища, хлопая крыльями, вскрикнула птица, и вновь деревня погрузилась в безмолвие, которое пугало еще больше. Не выдержав, Буров вскочил и взволнованно заговорил:

– Боже мой, что здесь произошло? Почему они все мертвы? Их убили огнепоклонники? Я говорил Петру Ивановичу, что все это небезопасно. Кстати, где он? Нам надо отсюда уходить. Почему он не возвращается?

– Их убила болезнь, – в задумчивости произнес француз, – это какая-то ураганная эпидемия. Вы обратили внимание, как они лежали, никаких следов насильственной смерти, видимо, заболел сначала кто-то один или двое, а другие пытались за ними ухаживать, но зараза расползлась слишком стремительно…

– Вы правы, Жером, похоже, что так оно и было, – прозвучал голос Петра Ивановича, спутники не услышали, как он подошел.

– Тогда нам надо скорей уносить отсюда ноги, – почти выкрикнул Буров.

– Давайте я все-таки загляну в деревню, вдруг кто-то выжил, – сказал Мельгунов и, посмотрев на Бурова, добавил: – Я пойду один, ждите меня у поваленного дерева.

В деревне Петра Ивановича ждала та же чудовищная картина: одни дома были пусты, в других лежали трупы несчастных со следами неизвестной болезни. У святилища в неглубоком раскопе – видимо, здесь и работали археологи – он увидел еще троих умерших, среди них была молодая женщина, ветер шевелил ее распущенные светлые волосы.

– Господи, что же это… какая страшная смерть, – минуту постояв над раскопом, проговорил Мельгунов.

Он уже собрался покинуть деревню, как вдруг до его слуха донесся едва различимый человеческий голос. Мельгунов пошел на звук и повернул за угол дома. Там в небольшом сарайчике среди мешков с припасами лежал мальчик. Он стонал и что-то бормотал в бреду, но вот голос его сорвался на хрип, и обметанные губы прошептали:

– Воды… пить.

Мельгунову хватило одного взгляда, чтобы понять, что мальчуган тоже обречен. Не в силах его бросить и уйти, Мельгунов заметался по сараю, пока наконец не нашел кадку с водой и ковш. Нагнувшись, он поднес воду к губам умирающего. На короткое мгновение мальчик открыл глаза, сделал несколько глотков и, напрягая последние силы, прошептал:

– Кяси умад ва хамэро кошт… аз зире замин[23].

– Кто он, о ком ты говоришь?

– Аз зире замин… Зуд фарар конин[24], – чуть слышно прохрипел мальчик. Короткая судорога пробежала по его телу, лицо исказила страшная гримаса, большие карие глаза сверкнули и медленно закрылись… теперь уже навсегда.

Где-то за дровником залаяла Булька, звучно, заливисто, нервно. Лаяла долго, до хрипоты, пока наконец в приоткрытом окне мансарды не показалось заспанное лицо Катерины:

– Вот ведь, паршивка, брешет и брешет. Ну что тебя разбирает? – и уже громче, форсируя звук, крикнула: – Фу! Буля, фу! Молчать!

Собака не унималась, продолжала лаять. Спустя несколько минут Катя в ночной рубашке с накинутой поверх шалью показалась на крыльце.

– Буля, молчать! Ко мне! – еще громче крикнула она и направилась к хозяйственному дворику, расположенному в глубине участка. – Совсем от рук отбилась, никого не слушается.

Катя нашла собаку у старой рябины, росшей за сараем с дровами. Булька, видимо, устала лаять, поэтому только рычала, нетерпеливо топчась под деревом и запрокинув морду наверх. Там в ветвях среди листвы Катя заметила до смерти перепуганную кошку, вцепившуюся когтями в ствол.

– Хватит, Буля, фу! Домой! – скомандовала хозяйка, но питомица даже не думала уходить.

Возмущенную, упирающуюся Бульку пришлось взять за ошейник, оттащить к сараю и закрыть на щеколду.

– Не бойся, дурочка, уходи скорей, ну, давай, беги, – ласково обратилась Катя к кошке, но та сидела на ветке как приклеенная, даже не пытаясь двинуться. И хотя огромные зеленые глаза смотрели на Катю с ужасом и мольбой, вид у кошки был прекомичный, потому что прямо на лбу у нее красовался репей.

– Мне только тебя не хватало… – ворчливо произнесла Катя и приставила к дереву лестницу. – Ой, постой… так ведь ты же… Мася? Или как там тебя? Ну, чего ты, иди, иди ко мне! Мася, Мося, Муся! – звала ее Катя на разные лады как можно ласковее. Балансировать в домашних тапках на шаткой лестнице было неудобно, но ей все-таки удалось дотянуться до беглянки, а та, узнав, наконец, свое имя, решила сдаться и сделала шаг навстречу.

Оказавшись у Кати на руках, Муся жалобно замяукала. Репьи у Муси были не только на лбу, но и под хвостом, а также на животе и лапах. И вообще, некогда холеная трехцветная шубка соседской Муси теперь производила весьма жалкое впечатление.

– Вот не было печали, так подай! Что же мне с тобой делать? А ты, пожалуй, еще и голодная, – догадалась Катерина и понесла кошку в дом.

Там Муся действительно жадно набросилась на предложенное ей сначала молоко, а потом и на собачий корм из банки. Ела она быстро, так что уши ходуном ходили, то и дело оглядываясь на Катю, а когда миска опустела, кошка довольно облизнулась, заурчала и с благодарностью посмотрела на свою спасительницу.

– Что же мне теперь с тобой делать? – в задумчивости повторила Катя, но мысли ее уже устремились в другие сферы. Снова вернулось вчерашнее чувство тревоги. Появление голодной Муси – а если она голодна, значит, ее не кормят, а не кормят, потому что некому, – усилило Катины подозрения. Прошло уже три дня. Но тот страшный, подслушанный у забора разговор не давал ей покоя, он, как испорченная пластинка, все крутился и крутился в ее голове, и что бы она ни делала, как бы ни старалась избавиться от неприятного воспоминания, мерзкий гнусавый голос незнакомца как будто преследовал ее, продолжал звучать все более и более отчетливо. «Хватит, старик, морочить мне голову… хватит, старик, морочить мне…»