Свидание у Сциллы - Жан-Мишель Риу

За столом, приготовленным для Поля Мессина, было предусмотрено пустое место, в самой середине, под полкой, для Клауса Хентца. Я стал искать место самого Мессина и вздрогнул от неожиданности, увидев, что мое — напротив покойника. Конечно, я же его лучший друг. Это был еще один знак внимания Ребекки.

Я прекрасно видел, что стояло на полке. Книги выстроились в ряд как раз до того места, где символически должен сидеть Клаус. Именно там я заметил книгу, которая была уничтожена, изуродована и исчезла. Я так хорошо ее знал и столько раз перечитывал, что желтая обложка сразу бросилась мне в глаза.

Триста шестьдесят три страницы, бумага плохого качества, напечатана в 1948 году. На обрезе название: «Прежде, чем забыть».

Вдалеке Морис нес вахту у входа в Сциллу. Ребекка еще не вернулась. Мужчина в сером костюме стоял спиной ко мне. Интуиция подсказывала мне, что голосом Мориса Клаус снова подавал мне знак. Невнятный голос убеждал меня, что я у цели. В этом экземпляре скрыта моя тайна. Подчеркнутое слово, заметка на полях, дата, подробность… Ответ, наконец.

Дрожа от нетерпения, я обошел стол, протянул руку к полке и схватил книгу Мессина. Открыл. Несколько листков упали на пол. Если точно, то двенадцать страниц, исписанные с обеих сторон.

Как вор, я сунул книгу и страницы рукописи под пиджак. Обернулся. Морис ничего не видел. По крайней мере мне так казалось. Незнакомый читатель не интересовался мной. Посмотрев в зал, я увидел, что Ребекка возвращается. Я опустился на свое место, прижимая свой приз, свое сокровище к сердцу, стучащему, как походный барабан. Я взмок от страха.

— Все нормально? — забеспокоилась Ребекка. Я не ответил. — Матиас, что с тобой? — Мои руки сжимали добычу. Я наклонился вперед. — Матиас!

— Я вернусь. Мне надо сполоснуть лицо.

— Тебе помочь?

— Нет!

Я бросился к лестнице, ведущей в туалет, помчался наверх, перепрыгивая через две ступеньки, и толкнул дверь. С неимоверным усилием я открыл книгу Мессина и завладел двенадцатью драгоценными страницами.

Наверху я прочел: «Прежде, чем умереть», приложение к книге «Прежде, чем забыть», напечатанной в 1948 году. На двенадцатой странице автор поставил свою подпись: Марсель Мессин.

Я больше не сомневался. Секрет был здесь. На лестнице послышались шаги. Меня охватила паника. Я бросился в левую кабину и закрылся на два оборота. Именно в этом противном месте я открыл страшную тайну Марселя Мессина, разрушившую его жизнь. Пока приглашенные внука, справившие нужду, мыли руки и говорили о Хентце, мои руки держали тайну Мессина. Я читал страшное признание.

Вот in extenso[5]рассказ о 13 сентября 1943 года, написанный Марселем Мессином. Итак, читатель узнает, почему погиб Симон, и поймет причины, вынудившие Марселя Мессина молчать до того дня, пока он не решился сказать правду. Наконец ему будет ясна цель, которую преследовал издатель, спрятав свою исповедь у Сциллы.

Клянусь честью, что я переписал оригинал, ничего не добавляя, ничего не исключая и ничего не меняя. Вот что там было.

«Прежде, чем умереть.

Я долго не хотел писать. Мое ремесло служит мне извинением. Писать и печатать — разные вещи. Я не нарушил бы правила, если бы не этот случай. В 1948 году я опубликовал несколько экземпляров повествования о моем прошлом в Сопротивлении по настоянию близких, удивленных моим молчанием. Такая сдержанность по отношению к периоду, названному «славным», поражала их. Я уступил, чтобы прекратить разговоры и никогда больше не возвращаться к этому. Публикуя «Прежде, чем забыть», я надеялся, что меня оставят в покое с моим прошлым и окончательно забудут о нем. Такое желание было вызвано стыдом. Я пытался скрыть самый страшный факт моей биографии, навсегда запятнавший жизнь человека, по мнению многих, достойного. Это доказывает, что я предал доверие писателей, которые в конце войны видели во мне человека чести, издателя, ничем себя не замаравшего. Все считали меня мужественным и порядочным. И я всех обманул.

Вспоминаю те редкие моменты, когда мне удавалось забыть то, что произошло 13 сентября 1943 года. Иногда мне удавалось жить так, как будто ничего не случилось. Иногда эта страшная ноша придавливала меня. Иногда я чувствовал себя легко. Симон — мой друг, мой брат, — вернулся, он играет на виолончели и толпа аплодирует ему. Я сам — издатель века, по меньшей мере. Как прежде, мы владеем миром, потому что мир нас ждал. Короче, моя жизнь была такой, какой я ее воображал. Увы, эти редкие иллюзии быстро улетучивались. Воспоминание о проклятом дне снова всплывало. Он покрывал меня позором, разрушал мою жизнь.

Понадобилось пятьдесят лет, чтобы очнуться и понять правду. Сегодня я знаю, что прошлое способно разрушить настоящее. Считается, что люди моего возраста живут настоящим. Я стараюсь льстить моему настоящему. Я хотел бы продлить его, потому что мое будущее условно. Я стар и болен. Скоро о моей болезни узнают. Прежде чем умереть, я хотел бы наконец пожить. Мое признание продиктовано тем, что я надеюсь отдохнуть, доверив свою тайну незнакомцу. Для исповеди мне не нужно особой смелости и мужества. Зто исповедь эгоиста, ибо, говоря о прошлом, я хочу спокойно прожить то время, которое мне осталось.

«Прежде, чем умереть» надо понимать именно так. Я хочу, если удастся, прожить остаток дней ради того малого, что меня ждет. Я хочу обрести свободу, освободиться от тайны, которую хранил столько лет.

Теперь надо перейти к самому сюжету. Признания часто бывают позорными. Мои будут трижды позорны: из-за страха, лжи и трусости. В них причина смерти самого лучшего моего друга. Что остается человеку после этого? Вечно ее раскаяние из-за непростительной ошибки, совершенной в ночь с 12 на 13 сентября 1943 года.

Нас было трое неразлучных друзей: Симон, Пьер и я. Самым несгибаемым был Симон. Изящество черт лица, бледность, утонченные жесты прекрасного виолончелиста скрывали очень сильный характер. Несмотря на хаос, вторгшийся в его жизнь, Симон сопротивлялся. Нацисты отобрали у него все. Прежде всего его страну (Симон приехал из Германии), потом семью, отправленную в лагерь. Наконец, нацисты каждую минуту угрожали его свободе, потому что Симон жил в Париже нелегально. Среди этого ужаса он выживал. По-моему, только Симон и жил, ибо только он понимал, что такое смерть.

Для меня, не знавшего ни в чем недостатка, любая опасность превращалась в трагедию. Так было и в том случае, когда я узнал об угрозе отправления в Германию на принудительные работы. Это были лишь слухи, реальная опасность не угрожала мне, но даже возможность этого превращала жизнь в кошмар. Мою свободу хотели ограничить. Вопрос о полной утрате ее не стоял. Симон смеялся, говоря, что я боюсь пустяка. А он? Для Симона само существование стало повседневной угрозой. Кроме того, подполье было чревато новыми несчастьями. Пьера, третьего из нас, страх перед принудительными работами терзал так же, как и меня. В середине августа 1943 года мы приняли решение уехать из Парижа. Убедить Симона было трудно. Он хотел остаться в Париже, надеясь узнать о судьбе своей семьи. Его аргументы были благородны. Однако я очень настаивал, чтобы он уехал вместе с нами. Из эгоистических соображений я не желая расставаться с Симоном и использовал худшее средство уговорить его: я солгал. В этом мне помог Пьер, который однажды пришел, притворившись до смерти перепуганным. Мы были втроем. По моей просьбе Пьер подтвердил, что отправка в Германию — вопрос нескольких дней. Он получил информацию из высоких инстанций. Это не вызывало сомнений: отец Пьера был важным чиновником. Для Симона, добавил он, ситуация складывалась особенно серьезно. Его имя внесено в списки вишистов. Других аргументов не потребовалось. Я готовил отъезд под строжайшим секретом. У меня был план. Мы отправимся в Ла Боль, где у нашей семьи есть дом. Выезжаем 24 августа 1943 года.