Свидание у Сциллы - Жан-Мишель Риу

Я не мог представить себе, как Клаус пишет роман. У него на уме было что-то другое. Применяя свой любимый метод, он заметал следы, окружал себя тайнами, чтобы лучше замаскировать преследуемую им цель.

— Много он написал? — спросил я.

— Мать говорит, что Клаус много рассказывал о своем замысле, но писать не начал.

Скрывая разочарование, я поинтересовался:

— Ты хотя бы узнала о роли Мессина в этой истории?

— Конечно. Скажем так, его образ послужил бы развитию части замысла…

— Ну и что? — нетерпеливо спросил я.

— Герой романа появляется в начале войны, как и юноша такого же возраста, который станет потом издателем. Со своими неразлучными друзьями он бежит из Парижа, чтобы присоединиться к Сопротивлению. Начало как у Мессина.

Я с трудом скрыл изумление. Значит, Клаус хотел связать свой вымысел с правдой, рассказанной издателем в книге «Прежде, чем забыть»! И это еще не все: герой романа, брат мадам Хентц, станет прототипом Симона, друга Мессина. Эта мысль потрясла меня.

— Клаус хотел встретиться с Гено, другом Мессина, чтобы уточнить детали того времени, — пояснила Ребекка. — Он стремился придать правдоподобие своему вымыслу, как всякий романист. Вот и все дела.

Все дела? Я сомневался в этом.

— Ты знаешь что-нибудь еще?

— Что, например?

— Чем занимался друг Мессина в романе? То есть герой, дядя Клауса. — Ребекка молчала. — Он был музыкантом?

— Думаю, да. Ты знал? Клаус говорил тебе? — В ее голосе звучало разочарование.

— Очень мало, — соврал я. — Мы обсуждали замысел, но я не знал, что он хочет использовать Мессина.

— Это гениальная идея! Роман, написанный Клаусом и рассказывающий об отрезке жизни самого скрытного издателя Парижа… Понимаю, почему он ничего не рассказывал: опасался, что поднимется шум.

Ребекка не подозревала о мощности бомбы. Она была огромной. Особенно, если бы Клаус разоблачил то, что скрывалось за датой 13 сентября 1943 года. Роман? Вряд ли. Правдивая книга? Я начинал в это верить.

Полотно романа разворачивалось. Взяв за основание судьбу Мессина, Клаус поведал бы о страданиях своей семьи, в частности о дяде. В какой точке вымысла и реальности они соприкоснутся? Меня словно обожгло. Страшный вопрос требовал ответа.

— Дядя Клауса был музыкантом? Его мать говорила тебе об этом?

— Нет, он был киномехаником. Повторяю: речь идет о вымысле, а не о реальности.

— Конечно, это только выдумка.

Я замолчал. Воспользовавшись этим, Ребекка закрыла машину.

— Ты идешь? — Придавленный грузом новых фактов, я еле передвигал ноги. На воздухе у меня закружилась голова. Ребекка шла впереди. Она бросила через плечо: — Клаус всегда был одержим тайнами. Это красиво. Даже ты не знал!

Мы прибыли в Сциллу. Ребекка отодвинула тяжелый бархатный занавес, за которым директор Морис придавал лицу выражение, соответствующее обстоятельствам дня; печальное и соболезнующее.

— Подожди! — крикнул я. Ребекка уронила занавес. Морис исчез. — Последний вопрос, и я оставлю тебя в покое с этой историей.

— Надеюсь, — вздохнула она.

— Ты знаешь, что Мессин написал книгу?

— Который Мессин?

— Марсель, дед.

— Книгу?

— Автобиографическое повествование.

— Шутишь? Марсель Мессин никогда не писал, он запрещал себе это. Таких увлечений у него не было.

— Рассказ об участии в Сопротивлении. Ты уверена, что он ничего не писал?

— Ничего, насколько мне известно. — Ребекка задумалась. — Может, до моего прихода? Это было в семьдесят втором… Вряд ли. Мессин не писал, тем более о войне. Он не хотел, чтобы партизанская жизнь служила рекламой ему и его издательству. Торговать героизмом? Это несвойственно Мессину.

— Но «Прежде, чем забыть»…

— Что ты говоришь?

— «Прежде, чем забыть» могло бы… — пробормотал я.

Переступив порог Сциллы, Ребекка больше не слушала меня. Книга, о которой я говорил, была опубликована в 1948 году и сразу же похоронена.

Так хорошо и так быстро, что даже энциклопедистка Ребекка не ведала о ее существовании! Вот что меня потрясло. «Прежде, чем забыть» все-таки скрывала тайну, которую Клаус хотел разоблачить. Книга, задуманная им, не имела другой цели — это очевидно. Решение загадки было у меня в кармане, потому что я нашел связь между автором и издателем: Клауса Хентца заставили замолчать. Оставалось только выяснить, что же произошло 13 сентября 1943 года.

Занавес Сциллы опустился за моей спиной. Несмотря на смятение, я решительно шагнул вперед. Никогда еще я не был таким отважным. В Сцилле царила тишина. Морис занимал свое обычное место за конторкой, где отмечались поступившие на день заказы. Несмотря на свои эмоции, я заметил, что выражение лица у Мориса изменилось. Исчезла печаль, появилась сдержанная улыбка.

Морис умел быть выразительным, не произнося ни слова. Годы работы в Сцилле научили его, что поднятые брови или сжатые губы способны выказать любые чувства. Слышал ли он, о чем мы разговаривали с Ребеккой? Я никогда не узнаю этого. Довольный собой, Морис проводил нас к столику Поля Мессина.

Мы явились первыми. Помнится, что в зале был еще один мужчина в сером костюме, листавший рукописи, — достояние Сциллы. Казалось, он так поглощен чтением, что ничего не слышит. Морис усадил нас и протянул Ребекке карту блюд, заметив, что меню уже заказано Полем Мессином. Я точно знал, что это за меню: вначале — омары с трюфелями, а в конце — сладко-соленые пирожные. Ребекка вышла в туалет.

Плохо соображая, я оглядел Сциллу: дверь, открывающаяся в сад; стол, за которым я сидел в прошлую пятницу и где все началось; портреты писателей, рукописи и в глубине зала — человек, погруженный в чтение.

— Все как обычно. — Я вздрогнул. Морис стоял у меня за спиной. — Этот господин — банкир. Он приходит сюда каждый день и обожает читать. — Морис окинул взглядом зал и, наклонившись, прошептал: — Господин Хентц поступал так же. Иногда он приходил неожиданно среди дня и листал манускрипты. — Дрожание пальцев, теребивших лацкан пиджака, говорило о чувствах Мориса. Он тихо добавил: — Поступите как он. В ожидании приглашенных посмотрите полки с книгами Уверен, господин Хентц одобрил бы это.

Морис кивнул в сторону полки над столиком Поля Мессина. Это решило все. Он повернулся и пошел к входу. Когда я размышляю об этом сейчас, мне кажется, что он дал такой совет, услышав наш разговор с Ребеккой на пороге Сциллы.

Я повернулся к столику Поля Мессина, потом к полке. На ней были собраны манускрипты самых великих. Лакло, Рабле, Савиньи, Пруст, Ронсар, Боссюэ, Бомарше… В этой бесценной тесноте собрано столько мыслей, что их хватило бы на целую человеческую жизнь.