Расцвет и упадок Османской империи. На родине Сулеймана Великолепного - Лорд Кинросс

Церковь Святых Апостолов была одной из нескольких христианских церквей, в которой даже после завоевания продолжались христианские богослужения, в то время как другие храмы были превращены в мечети. Между тем в качестве мечети церковь Святой Софии сохранила свое название: в исламской форме как большая мечеть Айя София, но крест, венчающий ее купол, был заменен полумесяцем – традиционной эмблемой турок, восходящей к их ранней истории, к которой позднее была присоединена звезда. Завоеватель с самого начала относился к храму Святой Софии, к которой он пристроил минарет, с почтением, сохранив ее фигурную мозаику наперекор запрету ислама на любое изображение человека в искусстве.

Таким лояльным отношением Мехмед хотел заставить нового патриарха смотреть на султана как на благодетеля и защитника греко-православной церкви. Полученная власть и престиж нынешнего патриарха были большими, чем у любого из его предшественников времен поздней Византии, придавая ему почти что статус «папы греческого» и вполне оправдывая лозунги, ходившие в то время, такие, как «Лучше турки, чем латиняне!». Мехмед установил с Геннадием тесные отношения, ведя с ним дружеские беседы на богословские темы, а также постоянно проявляя стремление пополнить знания, подчеркивая свой интерес к христианской религии. По просьбе султана Геннадий написал изложение истории православной веры, которое было переведено на турецкий язык.

Это породило в религиозных кругах Запада надежды на то, что султан может оказаться потенциальным новообращенцем в христианство. После падения Константинополя известный итальянский грекофил Франческо Филельфо написал Завоевателю письмо, в котором умолял освободить его тещу, итальянку, вдову греческого философа, плененную при нападении на город. Он адресовал ему самые изысканные комплименты и выражал свое пылкое желание, чтобы тот перешел в христианскую веру. Утверждают, что папа Николай V молился за обращение в христианскую веру султана после соответствующего обучения, имея в виду обмен письмами, в которых Мехмед намекал на такую возможность.

Позже папа Пий II, опасавшийся, как бы султан не стал приверженцем православного учения, написал ему, подробно излагая мудрость и правду католических догм, и предложил крещение, благодаря чему султан под покровительством папы мог бы стать величайшим из христианских государей. В самом Константинополе греческий философ Георгий Амирутци подготовил для султана исследование, указывающее на общие корни ислама и христианства, предлагая объединиться в одну религию, или по крайней мере чтобы каждая признала другую как родственную, подобно сестрам.

Все эти попытки, конечно же, не могли повлиять на султана, рассматривавшего себя лишь в качестве посланника Аллаха наследника халифов, обвенчанного с Исламом. Тем не менее, Мехмед обеспечил полнокровное выживание православной христианской цивилизации. Он всегда оставался терпимым к христианам и продолжал так же, как и его отец, рекрутировать новобранцев из христиан, демонстрируя предпочтение, отдаваемое тем, кто разделял его отличавшееся широтой взглядов мировоззрение.

Сколь терпимым он был в религиозных делах, настолько хладнокровным мог быть Завоеватель в политических и личных ситуациях. Он был абсолютно беспощадным на поле битвы. После завоевания города султан освободил из-под стражи несколько бывших министров императора, включая Луку Нотара, министра, по слухам, якобы сказавшего в момент отчаяния по поводу переговоров о союзе церквей, что он скорее увидел бы в Константинополе тюрбан, чем митру кардинала. Вначале султан обращался ним с уважением и даже предполагал сделать его губернатором города. Однако он этого не сделал, предупрежденный своими советниками. Чтобы проверить его, однажды вечером на банкете Мехмед, порядком разогретый вином (что было его частой привычкой) и известный своими амбивалентными сексуальными вкусами, послал в дом Нотары евнуха с требованием прислать его миловидного четырнадцатилетнего сына для развлечения султана. Когда министр отказался, султан немедленно приказал отрубить Нотаре голову, заодно и его сыну и зятю, и их три головы, как рассказывают, были помещены на банкетном столе перед султаном. Нотара попросил, чтобы сначала головы отрубили двум юношам, чтобы вид его собственной экзекуции не лишил их мужества умереть как подобает христианам. После этого аналогичным образом были казнены другие греки, – султан хладнокровно решил, что будет лучше всего, если главные чиновники бывшего императора исчезнут.

Нотара между тем успел намекнуть султану на соучастие вместе с греками в получении взяток великого визиря Халилпаши, которого Мехмед действительно давно подозревал в вероломстве. Халил был немедленно арестован, лишен всех своих постов, а затем переведен в Адрианополь. Как говорят, здесь же однажды султан увидел лису, привязанную у дверей его дворца, и с иронией сказал животному: «Бедный глупый лис, почему ты не попросишь Халила предоставить тебе свободу». Халил, услышав об этом и опасаясь за свою судьбу, немедленно объявил о своем намерении совершить паломничество в Мекку. Но, успокоенный султаном, он остался. А вскоре после этого был обезглавлен. Мехмед таким образом оплатил старый долг, который мучил его со времен его детства, освободив себя от врага, к которому он столь долго испытывал ненависть.

Халил был четвертым по счету представителем рода Чандарлы, служившим при дворе султана в качестве великого визиря. Мехмед уволил других министров старого режима, которые служили еще его отцу. Впредь он окружал себя только теми советниками, которые были выходцами из растущего правящего класса вероотступников – христиан, обращенных в ислам, чьи карьеры непосредственно зависели от расположения султана и на кого он мог рассчитывать при выполнении любых его планов. Новым визирем Мехмеда стал его полководец Заганос-паша, албанец по происхождению.

Наиболее остро стоявшей задачей Завоевателя был возврат к нормальной жизни Стамбула, города, которому самой судьбой предназначалось стать крупнейшей столицей мира. В частности, эта задача включала репопуляцию города. Поскольку в условиях вынужденной изоляции значение города упало, его население сократилось до тридцати – пятидесяти тысяч обитателей. Многие районы города оказались безлюдными. Всем, кто покинул город, в большинстве своем православным христианам, было предложено вернуться с обещаниями защиты их собственности и религии, с обещаниями помощи со стороны правительства в перестройке их домов и лавок.

Около тридцати тысяч крестьян, захваченных во время военных кампаний, были доставлены для расселения на землях брошенных деревень вокруг Стамбула, чтобы снабжать город продовольствием. По распоряжению султана состоятельные люди, торговцы и ремесленники из числа жителей захваченных городов были переведены в Стамбул, чтобы помочь торговому и промышленному развитию. Они включали иммигрантов из Салоник с их большой еврейской общиной, немалое число евреев из Европы. В течение двадцати пяти лет евреи превратились в третью по численности, крупнейшую группу населения столицы после мусульман и христиан.

На следующей стадии его завоеваний в город прибыли пять тысяч семей Трапезунда и его окрестностей помимо прибывших из Анатолии из Морей, а также с Эгейских островов, с последующим размещением прибывших в кварталах города, которым они давали название мест своего происхождения, подобно Аксараю и Караману. Помимо знатных семей переселенцы включали владельцев лавок и растущее число ремесленников и строителей. С течением времени греки начали иммигрировать по своей доброй воле, желая заработать, подобно армянам и евреям, на растущем благосостоянии города.