Московское время - Валерия Вербинина

Тут только Иван заметил спрятавшуюся за яйцами баночку икры.

– А что киношники от него хотели? – машинально спросил он.

– В экспедицию приглашали. Им нужно, чтобы кто-то трюки делал. Сценарий – редкостная дрянь, – добавила Лиза, переворачивая мясо. – Надеются, трюки все спасут.

Еще не хватало, чтобы он лишился одного из своих лучших оперативников из-за какого-то паршивого кино. О Юре то и дело вспоминали его коллеги по предыдущим профессиям, но Иван надеялся, что Казачинский не станет оставлять угрозыск. Догорающая папироса обожгла Опалину пальцы, он смял ее и досадливо сморщился.

– Сколько я тебе должен? – спросил он и тотчас же пожалел об этом. Нельзя так разговаривать с человеком, который – единственный из всех – пришел к нему, когда он заболел.

– Дурак, – просто ответила Лиза и стала освобождать стол, перекладывая принесенные продукты на тумбу. – Как насчет второго стула?

– Я принесу, – буркнул Иван, поднимаясь на ноги.

Он притащил кресло из комнаты, они поужинали, выпили вина, а потом Лиза заставила его принять лекарство. За окнами сгустилась ноябрьская мгла, прорезаемая редкими огнями. Глядя на нее, Опалин кое-что вспомнил.

– Юра говорил тебе, чтобы ты не ходила по ночам?

– Да. Сказал.

Ей хотелось попасть в комнату Опалина одной, чтобы рассмотреть, чьи фотографии он держит возле себя, и оттого она обрадовалась, когда он настоял на том, чтобы вымыть посуду. Но комната, в которую Лиза вошла, казалась аскетичной, как келья. Ни на бюро, ни на стенах не было видно ни одного снимка.

Вернулся Опалин, неся кресло, и поставил его возле стола. От него не укрылся озадаченный вид гостьи.

– Почему ты не забрал из прежней комнаты шкафы? – спросила Лиза, оглядываясь.

– Не хотел возиться.

Лиза подумала, что Опалин специально оставил мебель им с Юрой. На самом деле все было и сложнее, и проще: шкафы принадлежали еще Васе Селиванову, умершему от чахотки. У Опалина – при том, что он считал себя человеком, далеким от всяких сантиментов, – не хватило духу продать, использовать или выбросить Васины вещи. Всё так и осталось в шкафах вплоть до того момента, когда Иван перебрался на Новослободскую. Вася был круглый сирота, человек, совершенно одинокий на белом свете, и Опалину казалось, пока остаются вещи, остается и память о Васе…

– Как-то ты странно выглядишь, – встревожилась Лиза. – Сядь или… ложись лучше…

Чувствуя легкое головокружение, Опалин молча лег. Лиза накрыла его одеялом и, придвинув кресло поближе, села на краешек.

– Знаешь, – внезапно сказал Иван, – когда я предложил тебе помогать ловить Храповицкого, Юра ничего не сказал, но… По его лицу я понял, как он занервничал. Наверное, был прав. Не стоило тебя подвергать такому риску…

– Да ну, глупости, – отмахнулась Лиза. – Ничего особенного мне не угрожало…

Опалин поглядел на нее, взял за руку и закрыл глаза.

Первые слова, которые произнес утром 20 ноября Сергей Александрович Радкевич, когда его доставили в кабинет Опалина, были:

– Я буду жаловаться. Вы не имеете права! Я честный человек… Я ни в чем не виноват!

Радкевич попытался встать, но Юра положил ладонь ему на плечо и словно пригвоздил к сиденью. А Антон подошел к столу Опалина и молча подал листок с текстом, в котором несколько слов были жирно подчеркнуты перьевой ручкой.

– Это его, – сообщил Завалинка, кивком головы указывая на арестованного.

Бросив взгляд на бумагу, Иван понял, что перед ним фрагмент принятой три года назад конституции. Радкевич выделил основные положения 127-й статьи, в которой разъяснялась неприкосновенность личности и основания для заключения под стражу.

«Никто не может быть подвергнут аресту иначе как по постановлению суда или с санкции прокурора»…

«Постановление суда» было подчеркнуто один раз, «санкция прокурора» – дважды, но больше всего повезло слову «иначе»: его выделили аж три раза, причем последний – так энергично, что кончиком пера продрали бумагу насквозь.

– Пытался нас убедить, что печать смазана и ордер потому недействителен, – сообщил Антон, воинственно вздернув курносый нос. – Нам возвращаться в его квартиру?

Опалин кивнул.

– Автомобиль уже осматривают? – спросил он.

– Если там есть следы, их найдут, – ответил Казачинский.

Он произнес эти слова чуть громче, чем следовало, и от Опалина не укрылась реакция Радкевича. У него уже сняли отпечатки пальцев, и он с брезгливым видом стирал платком остатки краски, но вдруг застыл. Только через мгновение, опомнившись, скомкал платок и сунул его в карман.

Оперативным чутьем поняв, что Опалину его присутствие больше не требуется, Юра вышел. Антон последовал за ним, тщательно прикрыв дверь. Петрович, сидя за своим столом, безучастно глядел в окно, но Иван не сомневался – тот даже затылком впитывает и оценивает все происходящее.

– Для начала познакомимся, Сергей Александрович. Старший уполномоченный Иван Григорьевич Опалин – может быть, вы еще не успели забыть мое имя…

– Я тестю пожалуюсь, – пробормотал Радкевич и угас. – У меня скоро командировка…

– И никто из коллег не сможет вас заменить? – участливо осведомился Петрович, поворачивая голову.

В глазах Радкевича заметалась паника. Это был невысокий, прекрасно одетый гражданин немного за сорок, с седеющими темными волосами, зачесанными назад. Покрой его серого двубортного пальто наводил на мысль, что либо оно было пошито отличным портным, либо вообще явилось откуда-то из-за границы, причем отнюдь не ближней. Сейчас пальто было расстегнуто, шарф бессильно повис на шее, а черную каракулевую шапку Радкевич снял и держал на коленях. Кроме того, от него пахло одеколоном, что было редкостью для угрозыска, где обычно появлялись люди с совершенно иными ароматами. Тонкие губы Сергея Александровича сжались в ниточку, на шее нервно пульсировала жилка. В молодости он, вероятно, был хорош собой, но, когда свежесть юности выветрилась окончательно, превратился в ничем, кроме дорогой одежды, не примечательного немолодого мужчину. Опалин попытался представить себе, как в такого гражданина влюбилась симпатичная юная студентка – и не смог.

– Вы уничтожаете меня, – прошептал Радкевич.

– Давайте-ка, я напомню вам предыдущие события, – сказал Иван, раскрывая лежащую перед ним папку. – Итак, вечером шестнадцатого числа я приехал в наркомат. Вы уже уходили, и, если бы не швейцар, мы бы вряд ли встретились. На улице я догнал вас, объяснил, кто я такой, и попросил ответить на несколько вопросов. Вы же начали запираться и угрожать мне, а между тем речь шла о тяжком преступлении – убийстве вашей хорошей знакомой. Мы нашли других свидетелей и выяснили: последним – кроме убийцы – кто видел ее живой, скорее всего, были вы. Кстати, не хотите посмотреть, какой ее нашли? – Он взял из папки несколько фотографий.