Полночные близнецы - Холли Рейс

– Можно ли предположить, что кто-то из вас отнесет это в архив? – спрашивает он. – Гэвейны только что засекли какого-то пиарщика, который устраивает полный хаос, и мне необходимо организовать все проверки и опознания.

Одна из сторон работы рыцарей – находить авентуров, которые пролезли в Аннун через незаконные порталы; черный рынок всякого барахла в Итхре может предложить еще и не такое.

Олли тут же встревает:

– Ферн отнесет. Она же луз… то есть любит такие дела.

Я жду хихиканья. Олли тоже. Но все молчат.

– Передохни, – бормочет Рамеш.

А Феба неодобрительно смотрит на Олли.

Я не понимаю, что происходит. Это какой-то неестественный порядок. Олли постоянно отпускает в мой адрес шуточки, и все смеются, и я напоминаю себе, что люди просто ничтожества. А новый поворот событий слишком сбивает с толку.

– Все нормально, я не против.

Я забираю бумаги из руки рееви. Уже направляясь к лестнице, что ведет на нижние уровни, я оглядываюсь. Олли молчит, стоя в стороне от всех. Раньше его постоянно поддерживали Дженни и ее компания. И здесь я бы просто предположила, что, как бы добродушно ни отнеслись все ко мне в данный момент, все равно потом и Рамеш, и Феба последовали бы примеру Олли и обратились против меня. Но возможно, я ошибалась насчет них? Эта мысль рождает странные чувства.

Архив выглядит точно так, как я его запомнила: он уютный и не вызывает никакой клаустрофобии.

Бумаги в моих руках – «Исследование врожденных способностей морриганов» – уже начинают мигать, превращаясь из новых в старые. В какой-то момент инспайры, которые создают записи в Аннуне, наверное, и буквы тоже изменят.

Я сосредоточиваюсь на табличках, прикрепленных к каждой из полок. Стеллажи на колесиках, так что их можно сдвигать и раздвигать, как аккордеон.

Данные о персоналиях, карты, лондонские отчеты, национальные отчеты 2001–2010 годов, национальные отчеты 2011–2020… Я отодвигаю стеллаж и проскальзываю в открывшееся пространство. Ставлю принесенный отчет на нужное место и иду к двери, спеша вернуться в класс.

И тут я соображаю. Мама.

Я смотрю на дверь. Я знаю, что очень скоро кто-нибудь начнет интересоваться, куда я подевалась.

Но я разворачиваюсь и ухожу дальше в архив, ведя рукой по табличкам, ища ту, что мне нужна.

Данные о персоналиях.

Такое невинное обозначение для того, что содержит так много возможностей. Я снова окидываю взглядом все вокруг, прежде чем взяться за ручку стеллажа.

Записей куда больше, чем я представляла. Они рассортированы по векам, потом по десятилетиям, потом по именам. Я, поддавшись любопытству, заглядываю в первую попавшуюся папку, текст которой – вот анахронизм! – написан современным шрифтом Comic Sans. Потом на самом верху вижу имя: «Король Артур, Пендрагон». Я провожу пальцем по чернилам. Трудно осмыслить, что текст может быть настолько древним. Я вспоминаю слова Нимуэ во время Испытания. Она сказала, что Артур их предал, – по сути, предал, чтобы уничтожить. Но, когда бы я ни пыталась выяснить, что это значит, учителя уклонялись от ответа. Ни одна из книг о рыцарях почти не упоминает о нем после того, как он учредил танов, автор сразу перескакивает к годам после его смерти.

Папка в моих руках содержит такой древний и хрупкий пергамент, что даже легкое прикосновение моих пальцев рвет его. Мне приходится осторожно поддерживать листы ладонью, чтобы читать их.

Король Артур Пендрагон

Настоящим учреждает рыцарей Круглого стола в замке Тинтагель в стране Аннун.

В этот день, 24 января, в год нашего Повелителя 456-й.

С благословения лорда Мерлина, и леди Гиневры, и других фей Аннуна.

С помощью Артура, нынешнего и будущего короля и ясновидца, обладатели Иммрала, власти и славы Другого мира, будут посещать Земные сферы.

По моей спине ползут мурашки. Из всего, что произошло за последний месяц, это, пожалуй, самое странное. У меня до сих пор сохранились книги, которые в моем детстве читал мне папа, – о короле Артуре и его рыцарях. И то, что я вижу это имя здесь, в обычной папке, вызывает у меня странное чувство. Я нахожусь внутри реального наследия мифического короля.

Что-то грохочет наверху, этажом выше, как будто кто-то тащит тяжелый предмет по полу. Прекрати отвлекаться, Ферн. Я вкладываю пергамент обратно в папку и иду вдоль стеллажей. Я успела потерять проход, что выводит из архива, задолго до того, как добралась до 1990 года – мама должна была в этот год стать рыцарем. Я просматриваю папки на «К», ищу «Кинг Уна». Нахожу «Киндрик Скотт», дальше – «Кингсберри Кадвин»; но ничего там, где должна быть мамина папка. Потом я вспоминаю, что лорд Элленби называл маму по ее девичьей фамилии. Она стала рыцарем до того, как вышла замуж за папу. Как я могла быть такой глупой? Я бегом возвращаюсь по проходу к букве «Г». Вот она. «Горлойс Уна».

Моя рука вздрагивает в такт биению сердца. У этой папки пыльная красная обложка, она битком набита бумагами. Всю свою жизнь я хотела больше узнать о маме. И вот настал этот Важный Момент. Сейчас следовало бы вспыхнуть фейерверку или, по крайней мере, раздаться барабанной дроби.

Открывая папку, я ожидаю увидеть на листах печатный текст. И оказываюсь совершенно не готова к рисунку, лежащему сверху. Краски положены уверенными мазками. Здесь нет ни заднего плана, ни пространства наверху. Художник занял каждый сантиметр единственным лицом. Встрепанные черные волосы и бледная кожа вокруг темных глаз.

– Мама, – выдыхаю я.

И невольно опускаюсь на колени. Вот она, моя мать, такая, какой не передал ее ни один фотоснимок. Теплая, озорная улыбка, ямочки на щеках. И неуязвимая уверенность – вроде той, что я вижу в Олли. В углу подпись: «Э. К.».

В этом сходстве есть нечто тайное, запретное. Портрет создан не для этой папки, не для пыльных архивов – он представлял собой дар, он связывал художника и предмет его изображения.

Наконец я откладываю портрет в сторону и читаю листы под ним. Сначала известная мне информация – имя, год и день рождения, место проживания, – и я все это быстро перелистываю, не сосредоточиваясь. Дальше на страницах – факты, которых я не знаю. «Полк ланселотов. Конь: Этон[19] (черный арабский)». Я ненадолго задумываюсь о том, была ли мама так близка с Этоном, как я с Лэм. Но этих мелочей недостаточно. Мама все так же далека.

На следующей странице я нахожу то, что явно представляет собой заметку о дисциплинарном нарушении. «15 декабря 2000 года. Замечена в небрежности во время патрулирования. Отстранена от активных действий на шесть месяцев».

Шесть месяцев. Небрежность? На маму непохоже. Что она сделала? «Может быть, сунулась туда, куда ей заглядывать не следовало… как я сейчас», – думаю я. Должно быть, так. Такое серьезное наказание за мелкое нарушение. Я засовываю этот лист в нижнюю часть стопки.