Чисто британское убийство. Удивительная история национальной одержимости - Люси Уорсли

Самый известный из свидетелей-экспертов, автор учебника судебной экспертизы, Тейлор лучше других умел сочетать в расследовании конкретных случаев знания химии и права. Не в пример другим, он понимал разницу между доказательствами, требуемыми в суде, и теми, к которым стремится медицина. «Суду, — писал он, — нужно знать [например], есть ли в теле следы мышьяка и стал ли он причиной смерти, в то время как наличие этих следов в смеси со следами висмута или свинца, столь интересное для химика, в судебно-медицинской экспертизе ни малейшей роли не играет».

На судебном процессе по делу Палмера Тейлор нашел достойного противника в лице Уильяма Хирпета, лучшего специалиста по обнаружению мышьяка, и эти два токсиколога оспаривали друг у друга первенство в своей профессии. Хирпет возглавил команду из десяти экспертов, выступивших на стороне защиты, и все они подвергали сомнению доводы Тейлора, считая наличие следов стрихнина в теле Кука сомнительным и недоказанным.

Но, несмотря на отсутствие убедительных доказательств, Палмера признали виновным. Против него говорило все: он, несомненно, покупал стрихнин, его финансовое положение оставляло желать лучшего, а поведение на вскрытии выглядело подозрительным. Позицию Тейлора и других экспертов, выступавших на стороне обвинения, подкрепили свидетельские показания горничной с постоялого двора, наблюдавшей агонию Кука: тело его выгибалось дугой, руки и ноги судорожно двигались, взгляд был диким. Все это свидетельствовало в пользу отравления.

14 июня 1856 года Палмера повесили в Стаффордской тюрьме перед тридцатитысячной толпой. Стоя на помосте, он дерзко бросил следователям: «Кука я стрихнином не травил». Что он имел в виду — что он невиновен вообще или что использовал другой яд? Ситуация была щекотливой, и даже в наши дни кое-кто из жителей Рагли не верит в виновность Палмера и видит в нем местного героя.

В споре токсикологов Тейлор явно вышел победителем, и хотя среди медицинских светил он считался звездой первой величины, то, что обнаружить в организме Кука следы стрихнина так и не удалось, повредило его репутации. В последующие издания своего учебника, впервые изданного задолго до процесса Палмера, он добавил несколько страниц, в которых постарался защитить свою позицию. Спустя всего несколько лет Хирпету посчастливилось свести с ним счеты. В 1859 году Тейлор допустил досадную оплошность. Во время суда над неким Томасом Сметерстом он провел тест на наличие мышьяка и счел его результаты положительными, хотя уже были доступны и более надежные методы. Хирпет в The Times обвинил Тейлора в «грубой ошибке», утверждая, что «ни один здравомыслящий химик, отыскивая следы мышьяка, не стал бы полагаться на подобный анализ». Забавно наблюдать, как эти два почтенных служителя науки стремились уничтожить друг друга, но сама их борьба наглядно показывает, как, развивая науку, которую они представляли, ученые нащупывали пути достижения цели, испытывая различные способы, отстаивали истину.

*

По словам историка Иэна Берни, из всех способов убийства отравление больше всего прельщало воображение викторианцев. Оно ничем не противоречило ощущению новизны, которое утвердилось тогда в обществе. Люди переселялись в города, отдаляясь от родных и друзей и сближаясь с чужаками. Ядом убивали человека не сгоряча, не в порыве сильных чувств, а с расстояния, не обнаруживая себя. Можно даже сказать, что такой характер убийства являлся отражением качеств, которые принято считать типичными викторианскими чертами: предусмотрительностью и дотошным планированием.

Подобно другим новшествам, сделавшим жизнь викторианцев более комфортной, яд в качестве орудия убийства стал своего рода новацией, которую отличала очень удобная особенность — причастность злоумышленника к отравлению была не столь очевидной. Обнаружить это могли только профессиональные медики, хитроумием и мастерством не уступавшие преступникам. Как сказал в 1840 году коронер Уильям Блейк, «в века более грубые использовались методы смелые и вызывающе агрессивные, оставлявшие явные следы… но современные злодеи действуют так тонко, что никакого ключа к расследованию убийства мы не находим».

Истории отравителей, подобных Уильяму Палмеру, особенно потрясали благополучных отцов семейств, ведущих идеальный, с точки зрения викторианцев, образ жизни, — с их надежными городскими домами, слугами, женами, наконец, страховкой. Палмер даже с виду походил на них — типичный Джон Булль, краснощекий, грубоватый, но искренний и радушный англичанин.

В то же время Палмер погряз в долгах, увлекся игрой на скачках и обладал неуемным сексуальным аппетитом. Словом, это был человек с тайной червоточиной скрытой за фасадом с виду вполне успешной жизни. Уильям Бэлли, один из френологов, изучавших череп Палмера, утверждает, что и шишки на его голове говорят о том же: «Человек этот, внешне вполне респектабельный, любезный и, возможно, даже щедрый, наметив себе какую-то цель, мог действовать тайно, хитро и изощренно, совершенно не сообразуясь с понятиями чести и истины».

Для читателей газет, средних обывателей, почтенный доктор Уильям Палмер явился первым в ряду убийц нового и очень страшного типа — убийц, вхожих в их гостиные. Сэр Артур Конан Дойл, возможно, лучше всех охарактеризовал угрозу, которую представляет собой этот типаж: «Когда врач совершает преступления, — говорит о Палмере много лет спустя Шерлок Холмс в рассказе «Пестрая лента», — он ужаснее всех прочих преступников. У него сильные нервы и опасные знания»15.

ХОРОШАЯ ЖЕНА

Мужчины из средних слоев полагают, что жены их не должны работать за деньги, и потому мы, не имея выбора, крутимся в колесе однообразных домашних занятий, заполняя жизнь суетливым бездельем или не престижной и не приносящей дохода работой.

Анонимная корреспондентка The National Magazine, 1857

Как мы убедились на примере Марии Мэннинг, женщины-убийцы вызывали у викторианцев чувство растерянности. Женщине из средних слоев общества полагалось быть чистой и добродетельной, по возможности вращаясь в своем домашнем царстве. Что же тогда представляет из себя женщина-убийца? Должно быть, это тронувшаяся умом дама, не признающая общепринятых норм особа или неизлечимо больная страдалица. В этом случае необходимо оградить ее отца, мужа и знакомых ей мужчин от обвинений в том, что они плохо смотрели за ней, раз не сумели предотвратить преступление. Ясно же, чтобы она выглядела не как обычный, нормальный человек!

Ну а если она и вправду вела себя, как и положено добропорядочной домохозяйке, что тогда? Несмотря на трудности, с которыми сопряжены попытки анализа дел более чем вековой давности, можно утверждать, что в ряде известных случаев отравления второй половины XIX века замешанным в них женщинам удавалось уйти от ответственности. Отчасти это происходило потому, что, вопреки весомым доказательствам, имевшимся против них, общество просто не могло до конца поверить, что привлекательная молодая особа из хорошей семьи и с грамотной речью способна совершить убийство.

*

В 1857 году молодую (тогда ей было всего 22 года) Мадлен Смит обвинили в отравлении Пьера Эмиля Ланжелье, молодого человека, занимавшего невысокое положение в обществе. Принадлежавшая к сливкам буржуазного общества, избалованная родителями уроженка Глазго, Мадлен вступила с ним в связь в девятнадцать лет, только-только вернувшись домой из пансиона. Как принято в их кругах, Мадлен готовили к тому, чтобы стать женой. Обучали ее в основном искусству обмана. Во многих закрытых школах воспитательницы вскрывали письма своих питомиц, и девушки, чтобы сохранить тайну переписки, подкупали слуг, доставлявших им послания. «Укрывательство и обман — вот чем заполнена жизнь в женских пансионах, — сетовал Fraser’s Magazine. — Воспитанниц там учат стремиться к роскоши и блеску, которых женщины не могут добиться собственными усилиями, и они привыкают к мысли, что единственный способ все это получить — удачное замужество». Справедливым это оставалось и за пределами пансиона: жизненный успех либо неуспех девушки определялся тем, как быстро она выйдет замуж и насколько блестящую партию сделает.